Фашисты, не сумев взять город приступом, уморить население голодом, решили сровнять невскую твердыню с землей. Они буквально забрасывали Ленинград бомбами и снарядами. Били с раннего утра и до позднего вечера. Как-то я смотрел фильм в кинотеатре «Титан». Сеанс растянулся на пять часов, так как много раз прерывался из-за артобстрела.
Летом 1943-го я перешел в пятый класс и на каникулах занялся полковыми делами. Служба у аэростатчиков особая. Когда спускались сумерки, у нас начиналась боевая работа. Мы прикрывали наиболее важные объекты города от вражеских бомбардировщиков. Аэростаты, похожие на больших серебристых рыб, поднимались на определенную высоту и удерживались на тросах. Чтобы бомбить прицельно, немецким летчикам надо было снижаться. И вот тут-то их поджидали наши «рыбины». Вражеский самолет натыкался либо на сам аэростат, либо на трос, удерживавший его. Когда самолет натыкался на трос, то внизу, на земле, нажималась педаль, отпускающая стопор троса, аэростат взмывал, и стальной трос взрезал самолет. На боевом счету нашего полка значился не один вражеский стервятник. Немцы боялись аэростатов и вынуждены были бомбить не прицельно, а с большой высоты — вразброс.
Служба аэростатчика не так уж безопасна. Как-то в одном из отрядов девушки не удержали баллон, наполненный газом. Командир звена, младший лейтенант, на какую-то секунду замешкался, пытаясь в одиночку удержать баллон, и вмиг оказался на высоте двадцати метров. Прыгать было уже поздно. Так он и летел, держась за стропы. Ему удалось достать пистолет и выстрелить в оболочку, чтобы газ вышел и баллон снизился. В конце концов так и произошло. Но баллон стал опускаться прямо над Невой, где на одном берегу были немцы, а на другом наши. На высоте пятнадцати метров ветер погнал баллон в нашу сторону. Немцы открыли ураганный огонь. С болью в сердце наблюдали наши бойцы, как младший лейтенант сорвался и упал в воду. Он был убит.
Салют над Невой
В январе 1944 года началось большое наступление Ленинградского фронта. В «Правде» был опубликован приказ Верховного Главнокомандующего, из которого мы узнали, что войска Ленинградского фронта перешли в наступление из районов Пулково и южнее Ораниенбаума, прорвали оборону немцев, овладели городом Красное Село и станцией Ропша. Отличившимся полкам и дивизиям присваивались почетные наименования Красносельских и Ропшинских.
У всех было радостное и приподнятое настроение. В день моего рождения, 27 января, меня отпустили в город к маме. Ехал я на десятом трамвае. Когда мы проезжали по Большому Охтинскому мосту, вдруг поднялась страшная пальба. Трамвай остановился. Пассажиры не могли понять, в чем дело. Но кто-то из прохожих крикнул нам, что это салют в честь полного снятия блокады Ленинграда.
Это был незабываемый салют! Кроме выделенных орудий стреляло все, что могло стрелять. Били зенитки, установленные в скверах и садах, стреляли счетверенные пулеметы на крышах домов, палили солдаты и офицеры — из винтовок, автоматов, пистолетов. Так уж получилось, что большой праздник ленинградцев — снятие блокады — совпал с моим днем рождения. И теперь каждый год 27 января в Ленинграде гремит салют. Так что праздник у меня двойной.
30 января в «Ленинградской правде» было опубликовано постановление исполкома Ленгорсовета «Об отмене ограничении, установленных в связи с вражескими артиллерийскими обстрелами города Ленинграда». Сбылась общая мечта — город вздохнул полной грудью.
Наступление наших войск успешно продолжалось. В этом наступлении в боях за город Лугу погиб мой отец.
Гибель отца меня потрясла. Я, как сейчас, вижу его, одетого в строгую военную форму, с браунингом на ремне: отец долгие годы служил в охране Дворца культуры имени Горького. Вспоминаю, как он сажал меня на раму велосипеда и мы ехали к Нарвским воротам к нему на работу. Отец был по характеру очень жизнерадостным, веселым человеком. И маме и мне с ним было очень хороню. Как-то перед войной мы втроем ездили в Петергоф. Я был одет в новенький белый матросский костюмчик. Желая поймать в заливе рыбку, поскользнувшись на камешке, упал в воду. Естественно, что я перепачкал и замочил свои костюм, и из белого он превратился в серый. Я уже был готов к тому, что получу взбучку от матери. Но отец и тут остался верен себе.
— Ну что ж, мать, — сказал он улыбаясь, — видно, сына тянет в море, быть ему моряком.
И вот его нет. И никогда больше не будет.
Дома у меня висит большая фотография отца. На ней он снят до войны в военной форме. И многие, бывая у меня дома, говорят, какой я на фотографии молодой. Да, я стал уже значительно старше своего отца. А он навечно остался молодым. И меня путают с отцом на фотографии.