— Ну, доложи, что у тебя там вышло с милицией?
Я коротко, без утайки поведал, как было дело.
— Ну, а теперь послушай, какие пришли в училище документы, — сказал Изачик.
Я с ужасом выслушал прочитанные Николаем Георгиевичем бумаги. Там был рапорт милиционера, рапорт начальника патруля, рапорт дежурного по отделению милиции и, наконец, письмо из городского управления милиции. Тяжесть моих прегрешений из документа в документ все возрастала. В последнем письме товарищи из милиции уже забыли, что я мальчик, нахимовец. Я превратился в матроса, который оказал сопротивление милицейскому патрулю, причем двоих избил. В письме требовали отдать меня под суд и о принятых мерах сообщить на Дворцовую площадь.
Жаль, что авторы письма меня не видели. Может быть, тогда бы задумались, как может маленький, щуплый четырнадцатилетний подросток избить двух взрослых милиционеров? Но бумага есть бумага. На нее нужно реагировать. И здесь еще раз проявилась человечность начальника училища и начальника политотдела. Отпуская меня на занятия, капитан первого ранга Изачик сказал, что взысканием мне за проступок будет лишение трех дней отпуска, которые я потерял, когда меня отозвали в училище. По этому поводу будет издан приказ по училищу.
— Главное, — напутствовал меня начальник училища, — чтобы ты, Иванов, понял: никогда ничего не надо скрывать, а всегда честно во всем признаваться. Всякая ложь, даже маленькая, может привести к тяжелым последствиям.
Эти слова начальника училища я запомнил на всю жизнь.
На другой день во время обеденного перерыва перед строем роты был зачитан приказ, живописавший мое «преступление» в самых мрачных красках. Последний параграф гласил: «Копию настоящего приказа отослать матери воспитанника Иванова».
Это было самое ужасное.
После уроков Николай Алексеевич Казаков вызвал меня в канцелярию и сказал:
— Вот что, Иванов, мать у тебя хворая, расстраивать ее не будем. Копия будет лежать в сейфе. Но если еще раз проштрафишься, придется все-таки бумагу отослать.
Со слезами на глазах я поблагодарил Николая Алексеевича за заботу о матери и дал ему слово, что подобного со мной больше не повторится. Слово свое я сдержал, и в день выпуска из училища Казаков при мне порвал этот злополучный документ.
Вот за такую человечность мы и чтили своих начальников. Кроме командиров рот, офицеров-воспитателей и старшин занимались с нами и учителя.
Историю нам преподавал бывший полковник-артиллерист Егоров Михаил Васильевич.
Я тоже начинал с артиллерии. Наш гаубичный полк, преобразованный в тяжелую гаубичную артиллерийскую бригаду разрушения, вместе с дивизией Егорова брал Кенигсберг. Историк хорошо знал командира моего полка Несветайло. Но общее прошлое не влияло на оценки моих знаний. Историю я любил и считался одним из лучших учеников класса. К сожалению, Егоров подорвался на охоте на немецкой мине и надолго выбыл из строя. Вместо него пришел майор Криницин Федор Федорович, энергичный, азартный человек. Однажды он до того увлекся рассказом о колхозах, что, прощаясь с нами, еще не остыв от урока, произнес:
— До свидания, товарищи колхозники!
Класс, переглянувшись, среагировал мгновенно:
— До свидания, товарищ председатель!
Майор недоуменно на нас поглядел, а потом, все поняв, рассмеялся. Захохотал вместе с ним и класс.
Естествознание, ботанику и анатомию у нас вела очень миловидная женщина Нина Феоктистовна Павлова. После введения воинских званий для преподавателей она носила погоны лейтенанта административной службы. Нина Феоктистовна много сил отдавала созданию специализированного кабинета, живого уголка в училище. Уже после выпуска из нахимовского, я не раз приезжал в училище, чтобы полюбоваться зверюшками живого уголка.
Английский язык нам преподавала Софья Николаевна Мещерская — дочь капитана первого ранга Н. И. Мещерского, старого флотского офицера, бывшего князя. Это под командованием ее отца балтийский минный заградитель получил первым в Военно-Морском Флоте звание гвардейского за минирование Финского залива в 1941 году. После войны Мещерский командовал одним из новейших крейсеров. Софья Николаевна была очень скромная молодая женщина. Главное внимание в преподавании языка она уделяла разговорной речи. И мы благодаря ее стараниям в конце учебы очень бодро разговаривали на английском. Знаний, которые нам дала Софья Николаевна, с лихвой хватило на весь курс высшего училища, и там на уроках я преспокойно читал Дюма.
А вот с физикой у меня всегда были нелады. Видимо, где-то в самом начале я ее запустил, а потом махнул рукой, считая, что она не моего ума дело. Физику в седьмом классе у нас вел вначале капитан Донненберг Мирон Маркович, а потом майор Сотула Дмитрий Наумович. Нависла угроза, что я получу двойку по физике за четверть, а это значит — буду лишен зимних каникул. Кроме того, я сильно подведу класс и своего воспитателя. Сначала я получил одну двойку, затем другую. Все надежды я связывал с последней, решающей контрольной. На пальцах написал все формулы. Формулами были исписаны и все грани толстого красного карандаша. Может быть, у кого-то и прошло бы, но не у капитана Донненберга. Вскоре он ко мне подошел. Вначале осмотрел карандаш, потом попросил растопырить пальцы, затем спокойно подошел к своему столу, поставил мне в журнал «кол» и удалил из класса. Дело приняло плохой оборот. В тот же день меня вызвал в канцелярию роты Николай Алексеевич Казаков и сказал, чтобы я выбирал: либо двойка в четверти и лишение зимнего отпуска, либо устная сдача по всему разделу физики один на один с Донненбергом. С большим трудом он договорился об этом с преподавателем. Срок на подготовку — два дня. Выбирать не приходилось. Я начал готовиться. Конечно, двух вечеров для подготовки материала за всю четверть мне было явно мало. И я стал учить ночью. Чтобы не заснуть в спальном корпусе, куда мы не так давно переехали, я, лежа на полу, ползком передвигался из одного конца коридора в другой на глазах изумленного дневального, который про себя решил, что я рехнулся. Как бы там ни было, но я за два дня и две ночи вызубрил весь материал, в большинстве не понимая его сути. Взял все задачи из трех предыдущих контрольных и тоже их практически вызубрил. И вот я с глазу на глаз с Донненбергом. Что ни вопрос, я как автомат отвечаю, что ни задача — без запинки решаю. Капитан Донненберг был изумлен.