В связи с военной обстановкой в городе не работало уличное освещение, не горели лампочки во дворах, подъездах и на лестницах. Окна в комнатах закрывались светомаскировкой. Не помню, откуда это взялось, может быть, пошло по приказу, но мы все стали носить на верхней одежде светящиеся кругляшки вроде жетонов. Они представляли собой пластмассовые кружочки, покрытые фосфором. Идет человек, а кругляшок на одежде светится.
В конце сентября мама договорилась с друзьями нашей семьи, жившими недалеко от Московского вокзала, на Гончарной улице, переехать к ним. Ей казалось, что там мы будем дальше от переднего края и снаряды туда не долетят. Это, конечно, было наивно. Но тогда мама в это верила. У друзей мы прожили три дня и, после того как и там стали рваться снаряды, вернулись домой. Мама сказала, что больше никуда не поедем. Будем жить дома. А там будь что будет…
Запомнилось мне 7 ноября. Накануне вечером мы слушали трансляцию торжественного заседания из Москвы. С докладом выступал И. В. Сталин. Навсегда остались у меня в памяти его слова о том, что враг черной тучей навис над Ленинградом, он напрягает все силы, чтобы захватить город Ленина. Но планы фашистов потерпят провал и никогда не сбудутся. Слова: «Наше дело правое, — победа будет за нами» — вызвали у всех душевный подъем и веру в победу.
В ночь на 7 ноября фашисты решили преподнести ленинградцам «подарок». Их бомбардировщики сбрасывали на город тысячекилограммовые бомбы. Бомбы падали на дома с душераздирающим воем. Говорят, для пущего страха гитлеровцы кидали рамы и пустые бочки с дырами, чтобы вой был сильнее. Мы с мамой и соседями стояли под аркой дома. Внезапно раздался страшный вой. Это выла сброшенная фашистским летчиком бомба. Вой был такой, что казалось, она летела прямо в наш дом. Все в ужасе прижались к каменным стенам. Раздался сильный взрыв. Стало светло как днем. Земля ушла из-под ног. Взрывная волна швырнула меня на землю. Когда вскочил, то на мне не было шапки, а на пальто не осталось ни одной пуговицы. Под ногами хрустели осколки стекол, вылетевших из окон. Всех, кто стоял под аркой, раскидало по земле. Слышу плачущий голос мамы:
— Витя, Витя! Где ты, сынок?
— Тут я, мама, живой!
И тут же на крышу дома и во двор упали десятка два небольших зажигательных бомб. Еще не опомнившись от близкого взрыва, все кинулись тушить «зажигалки». Наутро выяснилось, что бомба разрушила полностью дом на другой стороне канала Грибоедова, как раз напротив нас. В нашем доме, в окнах, выходящих на набережную, не осталось ни одного целого стекла. В комнатах были сорваны с петель двери.
Но ни обстрел, ни варварские бомбежки, ни голод не могли сломить дух ленинградцев. Каждый жил одной мыслью: отстоять город от фашистов.
Между тем голод становился все нестерпимее. Наступили холода. Не было дров. Рядом с нашим домом на канале Грибоедова стоял деревянный мост, в него попала бомба и не разорвалась. После этого его начали разбирать на дрова. Я с мамой тоже приволок домой одно бревно.
В очередной раз снизили норму выдачи хлеба 20 ноября. Теперь я и мама получали только по 125 граммов хлеба. И больше ничего. Много написано об этих 125 граммах. Но понять, что это был за хлеб, может лишь тот, кто пробовал его сам. Этого хлеба, состоявшего на две трети из целлюлозы, древесной коры, отрубей и прочих примесей, сырого, черного, мне не забыть до конца своих дней.
В одной из книг я прочел, что человеку в сутки нужно около трех тысяч калорий. Так вот 125 граммов хлеба составляют всего двести калорий. Над жителями города нависла угроза голодной смерти. Если к этому прибавить холод, отсутствие воды, дров, электричества, неработающую канализацию, то станет понятным, какие лишения выпали на долю ленинградцев.
В больнице имени 25-летия Октября работал брат моего отца, дядя Семен. Семья его осталась в оккупации на Псковщине. Однажды в ноябре он принес нам немного картошки. То-то было радости! Картофельные очистки мама мыла, пропускала через мясорубку и пекла оладьи. Царская еда! Я говорил маме: