Любо посмотреть на стройные, подбористые фигуры мужиков, скульптурно облепленные эластичными свежими мускулами. Многостаночник, в походном обмундировании и громоздких для его роста сапогах, производивший впечатление слабака, выглядел у воды античным атлетом: мускулы округлыми речными плитками лежали на груди, плечах, лопатках, руках и ногах, капли на них не держались и тотчас скатывались.
Растираясь махровым полотенцем, он философствовал:
— Купайтесь в талой воде, пейте ее побольше, сырую и непотревоженную. Еще вчера она была льдом или снегом — вот такую и надо пить. Телята с нее растут в два раза скорее, курицы несут по два яичка в день! Зачем птицы прилетают гнездиться к полярным льдам? Талая вода прибавляет им отцовских и материнских сил. Видели, как они толкутся под тающими на солнце снежинками? Проще было бы напиться из ручейка или лужицы, которые у самых ног, а они запрокинут головки клювами вверх и ловят обрывающиеся капли. Зачем? Тут что-то есть. Я верю в силу талой воды. И не потому, что пишут о ней ученые, а потому, что сам видел, как ловят ее птицы повернутыми вверх клювами. Скажите, зачем летом выманивает медведь из тайги медведицу и приводит на горные снежники, где и поживиться-то нечем? Зачем олень завлекает сюда важенку? Бродят они по голым камням, на которых и мох не растет. Зато меж камней журчит талая вода. И птицы прилетают, и звери приходят, и рыба приплывает, чтобы испить любовного напитка, прибавить сил для нежных игр.
— Сказки на салазках, — скептически отозвался Директор.
— Не скажи, — со смешком возразил Максимыч. — По себе замечал: прибавляется тут игривости. По возвращении с Полярного Урала всякий раз бегаешь за женой вокруг стола, точно олень за важенкой.
— А как было, когда вместе сюда ходили? — полюбопытствовал Директор.
— Вроде бы не приходилось бегать… Точно, не бегал. Сама льнула. Ну, Многостаночник, уговорил. В следующий раз, хотите вы или не хотите, снова беру с собой жену.
В дорогу надели на себя все теплое, что несли в рюкзаках: свитера, шапки, даже рукавицы — без них скрючивало от холода пальцы. Однако ближе к полудню солнце сбросило сонливую утреннюю лень, раздухарилось, задышало угольным жаром, на траве и листьях враз отопрела наморозь и каплями скатилась в землю. Закапало и с нас, одетых по-зимнему. Но долго ли снять шапки, рукавицы, стянуть свитера и спрятать обратно в рюкзаки? И вот уже Командир снова в голубой веселой рубашке ведет отряд дальше.
Солнце на ели, а мы еще не ели. Перед обедом искупались. Вода по-утреннему щипалась и кололась, но, разогретому ходьбой и рюкзаком, снедаемому собственной солью, необыкновенно приятно было вытянуться по хрящеватому дну и чувствовать, как омывают тебя быстрые родниковые струи. Еще приятнее выскочить после этого на горячие камни, подставить спину солнцу и согревать кожу сухим махровым полотенцем.
Перед ужином опять лезли в реку.
По дороге наловили низанку рыбы, и Щукодав, оттеснив от костра кашевара-дежурного, изжарил ее в панировочных сухарях. В золотистых хрустких корочках куски сами летели в рот. Была еще свежая мелкозернистая икра, тщательно очищенная все тем же Щукодавом от пленки, приправленная перчиком и мелко покрошенным диким луком. Хороша закуска! Ничего не скажешь!
Но к «посошку» не тянуло. Без него хмельны. Хмельны от усталости, недавнего освежающего купания, новизны впечатлений и сдержанной мужской дружбы, втянувшей в свое магнитное поле всех. Под аккомпанемент играющей реки, присоединяя в хор окрестный лес, молодо и сокровенно взлетела костровая:
Потом вспоминали о том, как добывали перец. Ни в одном доме, тем более в магазинах, его не оказалось: давно уже числится в дефицитных товарах. А какая без перца уха в тайге? Побежали в ресторан, где проворная официантка быстренько исполнила заказ — принесла на блюдце тощенький пакетик, а поверх него счет, в котором черным по белому значилось: семь пятьдесят.
— Что сие означает? — не поняли заказчики.
— Цена, — удивившись наивности вопроса, пожала плечами официантка. — Семь рублей пятьдесят копеек. У нас все с ресторанной наценкой. Хотите берите, хотите не берите.
Опять же: какая без перцу уха у студеной реки на Полярном Урале. Пол-ухи. И то лишку. Четверть ухи. Делать нечего — взяли. Но с того часа слово «перец» исчезло из обихода и заменило его «семь пятьдесят». Надо кому-то поперчить уху, протягивает руку и просит: