— Васька! Подь сюда! — Это меня Брага перехватил, будь он неладен, вот с кем бы я сейчас не хотел встречаться, только он знал мои возможности. И точно, тащит меня в проулок подальше от людей.
— Почто забайкальских положил?
Отпираться не стал и честно рассказал про Фому. Глаза Браги налились кровью:
— Когда этот халдей оклемается, скажи, я ему еще нагайкой пропишу, чтоб забыл, как сидеть можно.
— Только дядька казак, про меня он не знает ничего. Пусть и дальше не знает.
— Буду я еще с ним лясы точить, — вновь вспыхнул Брага, — может и ты зря вмешался?
— Нет, не зря, — почесал я затылок, — тати через него могли нас отыскать, а тогда что делать?
— Тоже верно, — согласился казак, — хотя тебе все едино, как посмотрю. В следующий раз, когда прибьешь кого, и обшмонаешь, хотя бы верхнюю одежду сними, а то сразу понятно, чья работа. Себе не возьмешь, так прикопай где, от глаз.
И смотрит так, по-доброму. Ну, да, сглупил, вот только возится с мертвяками, по-прежнему не хочу. Про добычу ни слова, но намек сделан и умный поймет, что делиться придется, если и дальше на защиту казаков рассчитываю. Ладно, оружие отдам на общее дело, мне с ним светиться себе дороже, а деньги…, а денег не было, откуда у казаков деньги, если им жалование не платили?
— Ну чего там, Вася? — Встретила меня мать, когда я отыскал наш временный лагерь.
— Завтра забайкальские по Ангаре вниз пойдут. Сговорил их воевода до братских скататься, мол, «там ваши деньги». — Огласил я результаты разведки. — Так что месяца два у нас будет, пока они назад не вернутся.
— А как вернутся, что тогда? — Это уже Голеня подоспел, и как всегда своим вопросом пытается меня поставить в положение берущего на себя ответственность.
— А тогда, если не успеем в слободе отстроиться опять в лес, но уже, наверное, седмицы на две. Быстро это все не закончится, и как бы красного петуха не пустили.
— Дык нужно ли тогда строиться? — Снова встрял неугомонный старик.
— Так у нас каждый год чего-нибудь происходит, — философски изрек я, — что, не жить теперь что ли? И это, там, у землянок, Фома отлеживается, забайкальские до него ночью добрались, попытали маленько, дубьем.
Услышав про нашего соседа Голеня взвился, он долго вспоминал все ему известные эпитеты и под конец постановил, что терпеть такого «недалекого» человека больше возле себя не желает. Ладно, своей жизнью не дорожит, но он и других мог под ножи подставить, поэтому, как немного оклемается, пусть забирает свое семейство и идет в батраки к монастырским. Однако не тут-то было, сын Фомы в батраки идти не желал:
— Мы в Лисий вернемся, дом начнем строить.
— Это зря, — вставил я свое слово, — часть забайкальских отсюда летом по дороге пойдут, Лисий как раз на пути будет. Сами понимаете, что просто так они не уйдут. А если учесть, что сами строиться не сможете, а нанять артель не на что, монастырские для вас хоть какой-то выход.
Впрочем, это я уже так, по какому пути пойдет дальше Фома, мне совсем не интересно, главное, чтобы я больше с этим семейством не пересекался. Уж слишком отвратительно выглядел в моих глазах их глава после того как я узнал, что он, не смотря на болезнь невестки, решил сохранить денежки.
Все, пора, кое что из истории бунта мне известно, поэтому решил оказаться в нужном месте в нужное время, только лодку нужно подобрать такую, чтобы с одной стороны забайкальские на нее не позарились и не отобрали, а с другой достаточно вместительную.
В землянки люди вернулись, как только бунтующие казаки снялись с острова. Мне же еще пришлось потрудиться в качестве грузчика, но то было не в тягость, даже скорее наоборот, моя жаба пела и приплясывала от радости. Только чуть лодчонку не утопил.
— Вась, а к нам даже никто не заходил, — радовалась Дашка, проверяя землянку, — квашенку будешь доедать, а то по теплу скоро испортится?
Вот в этом вся моя сестра, наряду с детской непосредственностью, она оказывается очень даже практичная, и эта черта характера присуща не только сестре, здесь и сейчас все так рассуждают. Если вдруг что-то может скиснуть или пропасть, народ обязательно все съест, пусть даже впрок не пойдет.