— Тоже нельзя, — согласился старый, — тут всем миром думать надо, а не то горячие головы быстро полетят. Вот гонец из Тобольска вернется, тогда и думать надо будет. А вообще казаки, здесь не только в воеводе дело.
— Как это не в воеводе? — Встрял еще один служивый, — он наши денежки на себя извел.
— Извел? — Снова согласился станичник, — только сами вспомните, когда мы последний раз замирять ходили?
— Эк ты куда повернул, так ведь потому и не бузят, что казаков боятся.
— Вот и я про это, а говорю затем, что пора на землю казакам садиться, теперь походов больших не будет, надобность в казаках небольшая. Так, больше для пугала.
Последние слова вызвали недовольное ворчание служивых:
— А если монголы, да буряты как в восемьдесят шестом году? Чего тогда воевода делать будет?
— А вот если монголы, да буряты…, - старый казак хитро улыбнулся, — тогда да, тогда о нас сразу вспомнят.
— Ага, — вскинулся старший, и тоже сделал хитрое лицо, — а ведь видели мы как-то монгольский отряд, только догнать не смогли, лошади-то больные, почитай всю прошлую зиму без овса.
— Вот и я о том, — уже откровенно заржал старый, — как бы они на караван не напали.
Митрофан наблюдал за бузой служивых со стороны и хвалил себя за предусмотрительность. Он когда еще только казаки показались на дороге, быстренько покинул приказную избу, потому как знал, чем это дело закончится: Афанасий это не Гагарин, тот все-таки из боярского рода и без своей своры нигде не появлялся, а этот… Тьфу, ты, прости Господи, еще не раз через свою безмерную жадность и зазнайство пострадает. Дьяк подождал, когда последняя подвода затеряется на улочках слободы и отправился в церковь к отцу Игнатию — пришла пора стелить соломку, казаки показали, что падение может быть очень жестким.
Служитель принял Митрофана хоть и не ласково, но видимого неудовольствия не продемонстрировал, уже прогресс. Дьяк отчитался о визите казаков и предупредил Игнатия о том, чем это в будущем может быть чревато:
— В нынешнюю зиму казаки не только без денег входят, но и прочего им ничего не выдали, а если их сильно припечет, то грабить зимние караваны пойдут, — вещал Митрофан, — а уж простой люд резать без счету начнут.
При этих словах дьяка служитель потемнел лицом, он прекрасно знал, что будет происходить по селам, когда вольница выплеснется в походы по своей земле.
— Ты вот что, Митрофан, — остановил дьяка Игнатий, — про то молчи, нечего людей зря будоражить. Отпишусь я Тобольск по своей почте, а чтобы это не замолчали, как это у нас делается, в Москву тоже весть переправлю — даст Бог, найдем припасов на иркутских казаков. Вот с забайкальскими ничего не получится, в Нерчинске бунт зреет. Воеводе ничего не говори, если узнает, последнее утащит.
— Так и тащить-то уже нечего, намедни он приказал купцов к нему слать, стращать их будет, деньги силой имать.
— Вот до чего опустился, — перекрестился служитель, — совсем Бога не боится. Ладно, иди пока, не ровен час, спохватится тебя воевода, а нам пока этого не надобно.
Когда дьяк уже намерился юркнуть в дверь, вслед донеслось:
— И погорельцев не забудь навестить, списки составь, обществом помогать будем.
— 'Да, какие там погорельцы?' — Думал по пути в приказную избу Митрофан, — 'Здесь такие дела творятся — истинно Армагеддон, а еще с погорельцами возись'.
Но перечить батюшке было решительно невозможно, пока он был единственной надеждой на будущее, должность при новом воеводе сохранить никак не получится, зато от кнута можно извернуться.
Кузнец недолго слушал мои прожекты, да и я не стремился ему популярно объяснять, чего хочу, но суть моих стараний уловил:
— Так чего говоришь, болотным дерном сверху для тепла закрыть крышу хочешь? — принялся он теребить свою спутанную бороденку, будь у него густая растительность на голове, ее бы чесал, а так…, - а не осыплется?
— Ну дерн болотный разный бывает, вот, я тут для посмотра принес, — протянул я ему пласт молодого торфа.
Пласт этот действительно был качественный, корешки растений переплелись настолько плотно, что разорвать его поперек было очень трудно, только на слои более или менее хорошо делился.
— Ты смотри, действительно хорош, — мял в руках кузнец, принесенный мной образец, — а ведь должен тепло удержать, прям как пенька.
— Хорош-то он хорош, да для того чтобы его нужной толщины нарезать полотно пильное надо.
— Ну, допустим, полотно я тебе дам, — согласился он и тут же сверкнул глазами, — только мне на избу, тоже такого два воза надо. Завалинку поправить и верх заложить.
У, вымогатель, и ведь знает, что мне некуда деваться:
— Хорошо, — соглашаюсь, демонстрируя неуверенность своего решения, — только телегу тогда будет на пару дней нужно.
— Будет тебе телега, и Михея в помощь дам, — кивнул кузнец, — а потом и сам подойду посмотреть, чего у тебя получилось. Где, говоришь, землянку копал?
Нет, определенно этот мужик относится ко мне не так, как должен — другие даже разговаривать со мной не станут, чего-то я его не понимаю. Да и черт с ним, у меня сегодня другие заботы, погода начинает портиться, в сентябре дожди еще холоднее, чем в августе, нужно скорее крышу ладить, тут любые странности придется по боку. Вчера вот навес для сушки кирпича соорудил и пару форм со снимаемыми бортиками сладил, малышня будет набивать длинные ящики глиной, а когда утрамбуем, уберем боковины и нарежем жилкой кирпич в размер. Механизация смех один, но всяко быстрее, чем по мелким формам лепить. Жалко только мать Дашку с соседскими девчонками за ягодой в лес каждый день отправляет, тут уж деться некуда, осенние заготовки никто не отменял. Конечно, там не одни девчонки, для присмотра с ними и мужики обязательно ходят. А что поделаешь, оказывается, через наши места каторжан гонят, а они потом с этой каторги назад бегут. Хорошо если кандальники попадутся из нормальных людей, бывает такое, а то ведь основная масса из всякого разбойного люда с рваными ноздрями, те рассуждать не любят.
Михей оказался парнем работящим, в четыре руки работа спорилась, так что в два дня управились, за работой я и узнал все о кузнеце. Оказывается, Асата, а именно так звали мужичка, бездетный вдовец, а в слободе прижился у своего брата, соответственно Михей приходится ему племянником. На вопрос, почему дядька так к нему относится, парень усмехнулся и поведал, как однажды он неудачно махнул крылом, раздувая угли, и один уголек попал Асате в штаны. Но кузнец этого не заметил и обеспокоился только тогда, когда нижнюю часть тела стало нещадно припекать. Что было потом понятно — ожог на одном неприятном месте, большая дыра и мокрые штаны, потому как во время метаний по кузнице Асата опрокинул бадью с водой, и ему пришлось выдавать рекорды скорости, несясь с дымным следом до ближайшей лужи. С этого дня кузнец терпеть не мог своего племяша, но по негласному договору с братом учить Михея был обязан.
Успел — снаружи льет приличный дождь, а у нас в землянке 'великая сушь', работы еще много, надо торец землянки бревнами закрыть, навесить прочные двери, крышу дополнительно дерном укрыть поверх коры, но уже сейчас видно, что тесно не будет. Особенно много пространства видится, пока нет печки, кстати, вон фундамент из камней уже выложен, но даже когда сумею поставить русскую печь, места останется еще более чем достаточно. Сегодня ленюсь, пора устроить себе выходной, за почти месяц каторжного труда мои руки превратились в сплошную мозоль, и спина чего-то стала побаливать, явно перетрудился. Вчера приходил Асата, все ахал, рассматривая мое творение:
— Дык зачем хоромы такие сладил, это ж куда столько места? — При этом теребил свою бороду так, будто стремился ее оторвать. — Ну, Васька, ну совсем без ума.
— Ага, — усмехнулся я, — ума, то у меня с рождения не было.
— Это ты брось, твоего ума на десятерых хватит.
Ничего, когда с соседями разговоры вести будет, они ему поведают, кто такой Васька и с чем его едят. Потом обсуждали с Асатой, каким образом оконца делать, чтобы света побольше было:
— Я там у кожевников пузырей подранных набрал, — пояснял я ему, — сошью их жилкой, и в два слоя между косыми штапиками полученное из пузырей полотно проложу. И красиво будет и оконце большое.
— Так в морозы шугой зарастет, — возражал Асата.
— Зарастет, — соглашался я, — но несильно, потому как два слоя, воздух между ними не сильно промерзать будет.
— Как это 'не сильно'? — Горячился кузнец. — Сильно зарастет, через него свет и в день не пробьется.
Я сначала думал, что Асата, просто упертый, а потом сообразил, он просто не знает ничего ни о влажности, ни о том, что воздух сам по себе плохо передает тепло, пришлось резко сдать назад:
— Да и промерзнет, — сделал вид что согласился, — а делать то все одно нечего.
— Это да, — вынужден был согласиться со мной оппонент, — днем при лучине придется сидеть.