— Нет никакой необходимости, — проговорил Маледикт. — Я устал оттого, что все хватают меня за одежду. Сначала мой Джилли, которому не следовало этого делать, потом Эхо, и еще тот осел в камере. Не вижу причин добавлять еще два кровавых отпечатка к уже оставленным на моем камзоле. Хочешь, чтобы я встал на колени?
Маледикт отыскал на полу место почище — как раз тогда, когда охранники ринулись к нему во второй раз. Юноша опустился на колени, и они схватили пустоту. Маледикт ухмыльнулся Дамастесу.
— Вот, пожалуйста. Я стою перед тобой на коленях… Но, заметь, и мысли не допускаю о том, чтобы молить.
Тюремщик вскочил с кресла, сжимая худую ладонь в кулак, и замер; плечи его вздымались и опускались от тяжелого дыхания.
— Я мог бы сломать тебя, — сказал Дамастес, стараясь подражать беззаботному тону Маледикта.
— Мои кости — возможно, — отозвался Маледикт. — И что тогда? Ты так уверен, что меня заточат здесь навеки? Что, если ты ударишь меня — а я завтра же выйду на волю, причем полный злобы. Мой любовник терпеть не может, когда меня унижают.
— Твой любовник — племянник короля, — проговорил начальник тюрьмы.
— Подумаешь, тайна — этот скандал уже исчерпал себя при дворе.
— Ты такая же побрякушка, как вот эти драгоценности, — сказал Дамастес. — Любимая забава. Близкая к королю. Ты валялся с ним на простынях, расшитых гербами.
— А иногда и в каретах с гербами, — добавил Маледикт гладким голосом, словно клинок вынули из ножен.
— Редкий предмет коллекции. Говорят, сам Арис прикоснулся к тебе… — Дамастес перешел на шепот — и бросил быстрый взгляд на охранников.
— Я был бы неразборчив, если бы спал и с племянником, и с дядей, — заметил Маледикт, с облегчением погружаясь в знакомую игру выпадов и отражений злобы и сплетен. Дамастес оказался очередным дураком, которым можно манипулировать.
— Добавить тебя к своей коллекции, иметь кое-что, что принадлежало им… Я мог бы… — Начальник тюрьмы замолчал; в его глазах горело злобное ликование. Он провел рукой по горлу Маледикта, привлекая юношу ближе, и потянулся к своим панталонам.
Маледикт улыбнулся.
— Мои зубы столь же остры, сколь и мой ум.
Дамастес убрал руку. Маледикт тряхнул головой, словно вел непринужденную беседу с друзьями.
— Так что, мы вовсе не будем торговаться? Или ты притащил меня сюда только затем, чтобы последовать самым дурным примерам скучных порнографических книжек?
Юноша даже не попытался понизить голос, и Дамастес рявкнул:
— Заткнись, или я сам заткну тебя.
— Значит, назад в камеру? — спросил Маледикт. — Так ты никогда не получишь своих трофеев.
— Что у тебя есть? — неохотно спросил начальник тюрьмы, снова садясь в кресло.
— Боюсь, на мебель тебе рассчитывать не стоит. Я пробыл здесь недостаточно долго и не успел соскучиться по своей кушетке; собственно, я и не собираюсь злоупотреблять вашим гостеприимством. Впрочем, эта комната и так завалена мебелью. Все, что у меня есть, — обыкновенные безделушки, без которых джентльмен не выходит из дома.
Маледикт вытащил кошелек.
— Два соля, какая удача для тебя: как раз хватит, чтобы поставить новые подметки. В конце концов, золото — не хлам, его можно потратить. Булавка для галстука — рубин, черный янтарь и серебро. — Он швырнул безделушку на стол. — Если бы я знал, что меня арестуют, надел бы что-нибудь менее дорогое сердцу. Пуговицы из черного янтаря на камзоле. Запонки — опять рубины. — Брошенные рядом с булавкой для галстука, они покатились и с легким стуком упали на пол.
— Посмотрим в карманах… Джилли говорит, что джентльмен не должен ничем портить силуэт камзола. Но, к счастью для тебя, я джентльмен не до такой степени. Одна луна и табакерка, — Маледикт нахмурился, — я украл ее у мертвого Данталиона. И до сих пор не открывал. Зная репутацию этого человека, могу предположить, что в табакерке яд или наркотик. Такое лучше не нюхать. — Маледикт извлек еще горсть мелких предметов. — Разбитый фарфор — вижу, тебя он не интересует. Как думаешь, достаточно, чтобы оплатить одиночную камеру над землей? И еще бутылку вина, о которой мы говорили.
Дамастес кивнул охранникам. Один из них вышел, вернулся с откупоренной бутылкой и подал ее Маледикту. Юноша принюхался и скорчил гримасу, изображая изнеженного лорда.
— Сойдет. — Он сделал большой глоток, изгоняя из горла сухость. Ощущение, будто в рот попала грязь, понемногу проходило. Он тосковал по ночному воздуху, пусть и мутному от тумана, он так хотел подойти к окну и прижаться к нему лицом.
— Ну ладно, — проговорил тюремщик. — Хватит торговаться. Охрана, отвести его назад в общую камеру.
Маледикт зарычал; один из охранников, застав юношу врасплох, схватил его за руку. Второму бутылка пришлась как раз в челюсть — он повалился назад, окровавленный, выплевывая обломки зубов.
Дамастес перемахнул через стол и, упершись коленями в спину Маледикта, помог распластать его на полу.
— Ты прав, — сказал он. — Соли можно потратить. И Эхо дал мне их в изобилии, чтобы я держал тебя в клетке с остальными крысами. — Он схватил Маледикта за волосы и рывком запрокинул ему голову. — Если захочешь выбраться из общей камеры, придется умолять.
Маледикт сопротивлялся, царапаясь и лягаясь, пока Дамастес не вызвал подмогу. Хотя все тело юноши звенело от потрясения, что он так ошибся в начальнике тюрьмы, он все же прорычал:
— Ты сдохнешь, прежде чем я приду умолять тебя.
Начальник тюрьмы замахнулся и обрушил удар на лицо и ухо Маледикта. Когда звон утих, юноша провел языком по окровавленной губе и плюнул в Дамастеса красным сгустком.
Его поволокли вниз по лестнице и швырнули в камеру. Маледикт отполз от двери в темный угол; голова шла кругом, тело болело, а в груди наперебой выли в ужасе Ани и Миранда. Миранда ощущала, что шнуровка корсета ослабла в результате грубого обращения, а мочевой пузырь разрывается от воды и вина. Она не знала, долго ли еще выдержит; не знала, как поправить корсет, не привлекая внимания.
На нее легла тень. Она подняла голову и зашипела. Мужчины — дружки того осла — отшатнулись. Но она понимала, что они будут наблюдать и ждать своего шанса.
Внутри Ани захлопала крыльями, заставляя сердце Маледикта бешено стучать, а кровь пульсировать. Маледикт хотел взлететь, но не мог вырваться из окружения земли и камня. Он всхлипнул — и подавил всхлип, не желая демонстрировать свою слабость.
Джилли всё расскажет Янусу. Янус вытащит его. Они его здесь не оставят. Джилли не поверил, когда Маледикт сознался, что убил Лизетту. Он придет и станет рассказывать истории, чтобы успокоить Маледикта, рассмешить его. Юноша опустился на камень. Он почувствовал, как что-то легонько давит ему на предплечье. Маледикт просунул в рукав дрожащие пальцы: на конце цепочки болтались карманные часы, на крохотном солнце и море играл слабый свет факелов из коридора. Чтобы не видеть гнетущих стен, юноша вызывал образ моря и небес, и вот уже тихий голос Джилли нашептывал ему небывалые истории…
Ани, оттесненная ужасом Миранды, под тщательным контролем Маледикта начала расправлять крылья, искать путь к спасению.
В дальнем углу камеры один из нападавших на Маледикта мужчин начал биться головой о каменную стену в такт работе воображаемых гребцов. Заключенные застонали во сне. К тому времени, как естественная надобность заставила Маледикта скорчиться, некому было смотреть на него. Громила разбил голову последним резким ударом. Над его поникшим телом поднялись двое приятелей и начали выбивать все тот же смертельный ритм. Одна из женщин завизжала, черные рубцы на ее лице лопнули, когда она прикоснулась к ним. Люди с воплями шарахались от нее. У некоторых тоже стали вздуваться волдыри.
Маледикт взял горшок и спокойно справил нужду, по-прежнему представляя синеву неба и кружащих над головой чаек, которые кричали голосами грачей.
38