— Не буду ли я любезен что? — перебил Янус. — Приготовить чай? Принести тебе печенье?
— Раз уж ты об этом упомянул, я проголодался.
— Тогда надо было оставаться на ужин, — заметил Янус. — Джилли вполне сносно готовит.
Маледикт улыбнулся.
— Спасибо, Янус, что ты стал к нему чуть добрее.
— У него есть свое место, — сказал Янус. — До тех пор, пока он понимает, что место это не в твоей постели, я не буду с ним ссориться. — Лицо Януса, искаженное в слабом свете лампы, оставалось мрачным, вопреки словам. — Где ты держишь свой клинок?
— Как и все самые любимые вещи, под рукой, — сообщил Маледикт. — Поставь около сундука. И еще в сундуке есть печенье.
Янус, уже протянувший руку к лампе, остановился, потом вздохнул.
— Меч у кровати, сладости рядом — удивительно, что Джилли не устраивается на ночлег по ту сторону твоей двери. В конце концов, он тоже одна из твоих любимых вещей. — Янус выудил из сундука банку и бросил в протянутые ладони Маледикта пару печений. — Хватит, или мне пока не гасить лампу?
— Погаси, — сказал Маледикт, откусывая от первого печенья и складывая ладонь лодочкой, чтобы собрать нежные крошки и не дать им упасть на простыни. В сознание запоздало проник смысл сказанного. — А Джилли никакая не вещь. Нельзя иметь друга в собственности.
— Ты присвоил его точно так же, как Роуча, — из темноты ответил Янус. Пробравшись под одеяло, он снова задернул полог. — Ничего не понимаю. Я легко завожу друзей. Ты оскорбляешь людей с той же легкостью, с какой делаешь вдох и выдох, и все же в итоге обзаводишься преданными поклонниками. Роуч, Джилли, даже Арис.
— А ты сам? — спросил Маледикт, вытирая пальцы о пододеяльник.
— Нет, — отозвался Янус, хватая Маледикта за руки и поцелуями собирая крошки с его ладоней. — Я слишком хорошо тебя знаю. Я могу быть только твоим возлюбленным.
— Только, — повторил Маледикт. — А разве это не все? Пусть они ухаживают за мной, сколько угодно. А я буду ухаживать за тобой.
20
В десять часов утра аккуратно подстриженные лужайки и чистенькие дорожки Джекал-парка наводнила знать. Вельможи прогуливались верхом или прохаживались вдоль лавок привилегированных купцов, которым разрешили торговать в месте отдыха. Маледикт, натянув поводья и плотно обхватив ногами бока своего коня, с волнением миновал баррикаду, которая удерживала бастующих антимехаников за пределами парка. Если они, по своему обыкновению, начнут кричать или швыряться камнями…
— Он сбросит тебя, если ты не расслабишься, — нахмурил брови Янус. — Ворнатти обучал тебя танцам, фехтованию и этикету, а про верховую езду забыл?
— Ворнатти пытался, — признал Маледикт.
Янус вздохнул. Придержав свою лошадь, он заставил Маледикта перехватить поводья подальше от головы. — Не держи так крепко.
— Им же не нравится, когда на них ездят, — сказал Маледикт, но усилием воли ослабил хватку. Конь под ним перестал быть комком взбудораженных мышц.
— Так лучше, — похвалил Янус.
— И все-таки я не понимаю, зачем мы ездим верхом, — проговорил Маледикт. — Тем более в такой час.
— Это время, предназначенное, чтобы покрасоваться перед остальными, ты прекрасно знаешь, — объяснил Янус, высвобождая волосы из-под воротника.
— Премного благодарен, я бы предпочел не сваливаться с лошади на глазах у всех, — съязвил Маледикт, но все же последовал за Янусом вдоль живой изгороди. Кусты, постриженные в форме гончих и зайцев, бежали и исчезали из виду по мере продвижения наездников. Впереди тропинка расширялась; на ней маячили господа, прогуливавшиеся в небольших нарядных каретах и верхом.
Неожиданно Янус пустил лошадь затейливым легким галопом. В конце дорожки он манерно остановился. Маледикт продолжал удерживать коня, заставляя его идти нервным шагом. Со всех сторон на него смотрели с удивлением, но он только метал на любопытных гневные взгляды. Худощавый щеголеватый мужчина в камзоле итарусинского покроя громко рассмеялся, сверкнув зубами в опрятном обрамлении усов и бороды, и Маледикт, подстегнув лошадь, догнал Януса.
— И к чему была вся эта демонстрация?
— Брачные игры, — улыбнулся Янус. — Воздух напоен сладостью, повесничают все до одного.
Губы Маледикта тронула нежная улыбка; но тут он проследил за взглядом Януса и обнаружил, что он прикован к двум ухоженным, одетым по последнему слову моды дамам, что прогуливались по боковой дорожке, исподтишка поглядывая на Януса снизу вверх.
Маледикт знал, что старшей за пятьдесят, однако она умело скрывала морщины с помощью косметики. Красота молодой дамы не нуждалась в подобных ухищрениях.
— А Амаранту Лавси так восхищают наездники, — сказал Маледикт, словно подхватил фразу Януса.
— Так говорят, — согласился Янус. — Прошу меня извинить. Я не настолько уверен в своем успехе, чтобы взять тебя с собой.
— Тогда зачем я вообще тебя сопровождаю? — воскликнул Маледикт. — Зачем мне было подниматься и ехать с тобой верхом, если я ненавижу лошадей и терпеть не могу вставать по утрам? — Тут конь под Маледиктом шарахнулся в сторону; Янус поймал его за уздечку.
— Я подумал, что тебе лучше видеть мои ухаживания за Амарантой, чем воображать их.
— Нет, — отрезал Маледикт. Ударив коня, он принялся натягивать поводья, пытаясь заставить его повернуть голову. Янус поскакал прочь галопом. Конь Маледикта, чувствуя ту же неприкаянность, что и его покинутый наездник, сделал попытку последовать его примеру. Маледикт дернул за поводья; конь под ним затанцевал, и Маледикт, бросив править, вцепился в гриву.
— Не умеешь совладать со зверюгой? Быть может, лучше присоединишься ко мне на прогулке? — Мирабель улыбнулась ему, положив обтянутую перчаткой руку на изгиб стремени и сапога. В отсутствие меча ладонь Маледикта сжала кнут; он ошеломленно созерцал Мирабель в добром здравии после исчезновения в Развалинах. Не то что бы он придавал много значения угрозам Мирабель, но встретить ее вот так неожиданно… Маледикт вспомнил животную ярость в ее глазах. А теперь, когда враждебность этой женщины заставляла его нервничать, как кошку, Мирабель была на удивление уравновешенна и спокойна.
— Для вас не нашлось лошади, леди, или слухи правдивы — вы продали свою амазонку, чтобы иметь деньги на карманные расходы?
— Лучше крепче держись за поводья, а то не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься у моих ног.
— Убери руку.
Мирабель отступила со смехом, широко раскинув руки. Маледикт растерялся от ее переменчивого настроения, оттого, как Мирабель раз за разом возвращается к нему; да еще чертова лошадь продолжала тянуть вперед. Он то и дело оглядывался в надежде на помощь. Однако Янус, теперь взявший своего коня под уздцы, был увлечен беседой с герцогиней Лав.
— Ему все чертовски хорошо удается, — заметила Мирабель, прислоняясь к бархатному боку лошади. — Слышала, его воспевали как истинного ценителя женщин. Полагаешь, он возвращается к прежним пристрастиям?
— Возможно, уже вернулся, а дамы были лишь временным отклонением, — невольно вырвалось у Маледикта. — Некоторые мужчины совсем голову теряют, попав за границу, — по крайней мере мне так говорили.
— Ты настолько уверен в его привязанности? Надеюсь, твоя преданность направлена на достойный объект. Но давай не будем сегодня ссориться. Лучше выпьем чаю.
— Разве нам есть что сказать друг другу? — сквозь зубы процедил Маледикт.
— По меньшей мере для тебя чай — удобный предлог, чтобы слезть с лошади. Идем же, Мэл. Неужели ты предпочитаешь компанию этой лошади моей компании? — Мирабель дунула в широкие ноздри животного. Лошадь дернулась и застыла словно неживая, а потом встала на дыбы, вскинув копыта к небу.
Маледикту стоило большого труда удержаться в седле; выбившись из сил, он спрыгнул на землю — скорее поспешно, чем грациозно.
— Мне никогда не нравилось вести разговоры в неравном положении, — улыбнулась Мирабель.
Маледикт намотал поводья на руку, думая, как быть дальше. Голос Мирабель звенел едва сдерживаемой яростью. Но и Маледикт не хотел уступать или, того хуже, пытаться снова сесть в седло у нее на глазах. Маледикт надеялся на возвращение Януса, бегущего от пустых формальностей первого обмена любезностями между ухажером и пассией. Однако юноша стоял, лениво прислонившись к дереву, сунув одну ногу в стремя и одаривая Амаранту улыбкой. Даже на расстоянии Маледикт видел, с каким усердием он старается удержать заинтересованность девушки. Герцогиня была искренне увлечена беседой, однако Амаранта смотрела в сторону, лихорадочно поправляя перчатки.