Маледикт сломал печать. Записка упала на стол. Лицо Маледикта побелело, а руки стиснули воздух — казалось, будь у него при себе меч, он тотчас бросился бы в бой.
Джилли немедленно узнал черные каракули Януса. В записке была всего одна строчка: «Вчера вечером отец женился на Амаранте Лавси».
— Я должен был убить его в тот самый миг, когда впервые оказался рядом, и к черту все возможные последствия. — Маледикт вскочил на ноги.
— Подумаешь, всего лишь неудача, — заметил Джилли, стараясь не дать кровавому свету в глазах Маледикта хлынуть наружу.
Маледикт швырнул в дверь сначала свою тарелку, потом тарелку Джилли; служанка, заглянувшая к ним на звук разбиваемого фарфора, мгновенно скрылась.
— Неудача? Ласт женился! Если бы он планировал сделать Януса своим наследником, он никогда бы не женился. Это больше, чем просто ответный удар, Джилли, это торжественное заявление Ласта, что он будет препятствовать нашим планам всеми возможными способами. Я слишком долго ждал, поддавшись на твои разговоры о возможных последствиях, на корыстные соображения и излишнюю осторожность Януса.
— И как же ты собираешься убить Ласта? Его убийство будет считаться изменой, Мэл. Янус вполне мог бы стать наследником, совершив убийство, — такое случалось и прежде — но ты… тебе придется бежать. Одному. Или ты думаешь, что Янус откажется от титула ради…
— Убирайся вон, Джилли! — закричал Маледикт пронзительно-тонким, как нить, голосом. В руке вдруг засиял меч, в глазах запульсировал черный свет.
Джилли увертывался от лезвия, ищущего его, от безумного гнева в темных глазах, постепенно отступая к двери.
В центре комнаты вертелся Маледикт, фехтуя, отражая нападения теней, которые наползали на него со стен. Его трясло словно в припадке, и тени съеживались от прикосновений клинка, разливая ленивую тьму. Позади Маледикта поднялась темная фигура Критоса, напавшего на них в переулке; у Джилли перехватило дух. Но Маледикт развернулся словно лунатик и вновь сразил его. Воспоминания о победе озарили лицо юноши, и он замедлил движения своего меча; напряжение в глазах отступало, губы были полуоткрыты. Дрожа всем телом, Маледикт прижал меч к полу, пронзая тело Критоса, и обмяк. Над ним нависли тени.
Джилли принялся оттаскивать Маледикта от клинка, с такой силой дернув его за хрупкие плечи, что наутро, он был уверен, у юноши останутся синяки — если Ани позволит. Маледикт издал беззвучный яростный вопль — воздух завибрировал в отравленных голосовых связках, — и вот Джилли стоял, удерживая в своих объятьях безумца.
Он взвыл, когда зубы Маледикта впились ему в костяшки пальцев, а локти вонзились в поврежденные ребра, но продолжал сдерживать юношу, как человек, пытающийся загнать в клетку хищного зверя. Джилли сжал Маледикта, стараясь не повредить хрупкие кости, ни на миг не забывая о клюве, когтистых лапах и упруго расправленных, лязгающих крыльях.
— Ты не можешь покориться этому, — проговорил Джилли, едва не задохнувшись от волос Маледикта, забившихся ему в рот. — Теперь больше, чем когда-либо, тебе нужны благоразумие и терпение, а не слепая ярость. Ты должен быть хитрым, умным — и осторожным. — Он дышал часто-часто, не произносил слова, а выплевывал, и сам удивлялся их разумности. Что случится, если он отпустит Маледикта? Ани любит кровь ради самой крови. Отмщение порождает смерть — и не более. — Ты говоришь, что неподвластен Ей, — так докажи свою правоту. Или кончишь так же, как прочие, — сумасшествием или смертью. — В отчаянной надежде Джилли прошептал коротенькую хвалебную песнь Бакситу, богу праздности и благоразумия. И то и другое теперь пришлось бы кстати.
Маледикт обмяк в его руках и начал заваливаться вперед, словно марионетка, срезанная с ниток. Джилли, принявший вес неожиданной ноши, ощутил, как сердце забилось тревожнее.
Обморок? Если он отпустит Маледикта, может ли тот снова кинуться на него с мечом в руке? Снизу донеслось недовольное ворчание.
— Мэл?
— Пусти меня, — потребовал Маледикт. — Что ты такое делаешь? Пытаешься выкрутить мне руки из-за пары разбитых тарелок?
Джилли чуть ослабил мертвую хватку на запястьях Маледикта, услышал хруст тонких косточек и почувствовал себя эдаким громилой.
Джилли отпустил юношу, и тот излил на него целый поток раздражения — впрочем, как обычно.
— Крысы тебя побери, Джилли. Если ты не позволишь мне выплескивать гнев в моем собственном доме, то не останется вовсе никакого интереса в том, чтобы быть богатым.
— Значит, приступ гнева, — проговорил Джилли. — Так ты это называешь?
— Две разбитых тарелки. А ты свалил меня с ног, — заявил Маледикт. — А мой меч? Ты что, пытался его сломать, вот так вонзив в пол? Даже ободрал об него костяшки пальцев — и поделом тебе. Он мне нужен, чтобы прикончить Ласта.
Маледикт подошел к мечу, взялся за рукоять и выдернул из пола. Джилли вздрогнул, но Маледикт только проговорил расстроенным голосом:
— Я опять потерял ножны.
— Быть может, они по-прежнему наверху в твоей комнате, — произнес Джилли побледневшими от потрясения губами. Неужели Маледикт не помнил ничего из того, что произошло между битьем посуды и победой Джилли?
— Я не ношу меча без ножен. Я же не зеленый мальчишка, каким был когда-то. — Маледикт уселся за стол, выложил клинок перед собой и пробежал пальцами по стали, стирая воображаемую кровь, будто тени обладали плотью, способной кровоточить.
— Джилли? — позвал Маледикт. — Ты сильно порезался? — Его пальцы слегка задрожали.
Джилли потрогал ладони: они оказались исцарапанными и окровавленными, хотя ни разу не прикоснулись к лезвию.
— Ты спустился без меча, — сказал он. — Он появился позднее.
— Смешно, — произнес Маледикт таким ровным тоном, что Джилли не смог понять, верит ему юноша или нет. — Это всего лишь меч. Только подумай, как полезно было бы иметь оружие, которое бегает за тобой по пятам словно пес. — Уголки губ юноши приподнялись не то в улыбке не то в сердитой гримасе, и приобрели сходство с оскалом висельника.
Джилли, принявшийся собирать с пола самые крупные осколки фарфора, вздрогнул, увидев выражение на лице Маледикта, и уставился на кровь, стекавшую в черепки. Впервые за долгое, долгое время он испугался — испугался Маледикта и жестокости, которая клубилась вокруг него, словно штормовые ветра, одинаково безжалостная к другу и врагу.
Янус вернулся с наступлением сумерек. Джилли молча открыл перед ним дверь, все еще слыша тихий внутренний голос, предупреждавший, что Ани становится могущественнее с каждым днем.
— А где Маледикт?
— В своих комнатах.
На лестнице Янус заколебался.
— Рассержен?
— Одержим, — сказал Джилли.
Уродливое слово повисло в воздухе между ними.
— К крысам твою ерунду. — Янус повернулся. — Маледикт никому не подвластен; больше нет богини любви и мести.
— Маледикт дал Ей клятву. Он связан с Ней так же прочно, как с тобой.
Янус вспыхнул, гнев обозначился румянцем на щеках — и отступил.
— Ты так мало знаешь о нем. У Маледикта странное, нездоровое чувство юмора, порой порождающее изощренные шарады.
— Я знаю его достаточно, чтобы утверждать, что чувства юмора, как и умения заглядывать в будущее, ему как раз не хватает, — заметил Джилли.
— Заглядывать в будущее? — переспросил Янус; светлые, пронзительные глаза вспыхнули бледным светом, и наконец вызвали у Джилли ассоциации со сверкнувшей в отдалении молнией.
— Он во что бы то ни стало намерен видеть тебя графом, пусть даже ценой собственной жизни, а ты тем временем бездельничаешь и позволяешь ему рисковать…
Джилли не столько увидел движение Януса, сколько почувствовал, как завихрился воздух. Через мгновение Джилли врезался спиной в тисненые обои с такой силой, что в глазах у него заплясали разноцветные пятнышки. От удара зазвенело в голове и в ушах. Он дергался, подобно наколотому на булавку насекомому, пока обтянутые перчаткой пальцы не сдавили ему горло. Янус сжал шею Джилли с обеих сторон, с вежливым интересом нащупывая биение сердца. Лицо его было безмятежно, зато в глазах бушевало безумие.