– Следите за своим языком, генерал, – сказал он. – Вы же ничего о них не знаете.
Разумеется, Персиваль ничего не знал о волшебном народце. Свое мнение о нем он составил исключительно на мифах и легендах о событиях, в которых сам он участия не принимал и своими глазами не видел. Война, которую вел с вересковыми топями король Стефан, прошла без него, поэтому Персиваль не был свидетелем тех жутких преступлений, которые творили против фей люди. Он, как и большинство его земляков, предпочитал верить чудовищно преувеличенным историям о жестокости злых фей. Для него Малефисента была настоящим монстром, исчадием ада.
– Я знаю, что Малефисента убивает людей, – возразил Персиваль. – Это совершенно точно. Она в одиночку уничтожила почти половину армии Стефана...
– Она вовсе не такая, генерал, – перебил его Филипп, вставая на защиту темной феи.
«Это же моя будущая теща, – внезапно подумал он. – Ох и посмеялась бы она, узнав об этом!»
Отношения с Малефисентой у них были сложными, точнее – почти никакими. Когда им изредка доводилось сталкиваться друг с другом, дело ограничивалось лишь сухими приветствиями. Впрочем, нет, Малефисента обычно еще интересовалась тем, хорошо ли чувствует себя принц – интересовалась так, словно надеялась услышать в ответ, что чувствует он себя неважно.
– Моя работа – защищать наше королевство, – продолжал гнуть свое Персиваль. – И для этого я, не задумываясь, сделаю все необходимое, мой друг. Не задумываясь.
Он пришпорил коня и поскакал вперед, оставив Филиппа позади. Филипп вздохнул, чувствуя, что его радость слегка поблекла. Они с Авророй были уверены, что любят друг друга. Много раз мечтали, как объединят свои королевства и покажут и феям, и людям, что можно мирно уживаться друг с другом. Но путь к этой цели был долгим и тернистым. Филипп отлично понимал, что Персиваль отнюдь не единственный, кому идея объединенного государства людей и фей кажется неприемлемой.
Филипп туже натянул поводья и рысью направил своего коня в сторону замка, чувствуя холодок под сердцем. Он догадывался, какой окажется реакция родителей на новость, которую он им везет.
Королю Джону ужасно хотелось встать и потянуться, размяться после тех часов, которые он просидел на троне, придавленный плотной узорчатой мантией и тяжелой короной. Кроме того, по требованию жены сверху на него была еще наброшена меховая шкура с головой животного. Да еще приходилось держать в руках длинный скипетр. И без того неудобный, трон после долгого позирования для королевского портрета становился настоящим орудием пытки.
Но ради того, чтобы жена была довольна, король Джон был готов терпеть любые муки.
Заметив краем глаза движение в тронном зале, король улыбнулся – чуть-чуть, едва заметно, потому что уже не раз получал за подобные вольности суровый выговор от рисующего портрет придворного художника.
– Ингрит, – обратился он к жене, – ты единственная, кому я могу доверять. Скажи честно, как я там выгляжу.
Королева подошла ближе. Ее кожа матово светилась и была молочно-белой, как луна. Платье плотно облегало тонкую хрупкую фигуру. Светлые, почти белые волосы королевы были гладко зачесаны. Глаза, которыми она пристально изучала портрет, были холодными и прозрачными, словно льдинки. Скорее это она, а не король, выглядела произведением искусства. Холодной мраморной статуей.
– Как величайший король в истории Ульстеда, – ровным, лишенным интонаций голосом ответила она.
Король то ли не заметил ее тона, то ли решил попросту не обращать на него внимания.
– А на портрете и для тебя останется место, – сказал он, явно обрадованный оценкой жены. – Прямо рядом со мной.
Пошевелить головой король Джон не мог, а потому не увидел гримасу, перекосившую точеное красивое лицо его жены. Не заметил, как она стиснула кулаки и резко вдохнула. Но когда королева заговорила, ее голос снова стал ровным и спокойным:
– Там, где я буду всегда.
Ингрит ненавидела свое положение королевы. Терпеть не могла, что ей всю жизнь приходится оставаться в тени своего слабого, никчемного мужа. Человека, от одного вида которого ее начинало мутить. А когда он говорил, неся несусветную цветистую околесицу или впадая в сентиментальную чушь, ей всегда хотелось заткнуть уши и закричать. Их союз не был браком по любви. Это был брак по расчету. Шансы на то, что Ингрит сможет полюбить своего мужа, изначально равнялись нулю. В юности она мечтала выйти замуж за человека, которого будет обожать. Или за того, кто будет ей хотя бы нравиться. А пришлось выйти за слабака, который постоянно бубнит о своей любви, а у нее от этого мурашки бегут по коже.