– Хорошо здесь, – сказала Динка и шумно втянула ноздрями жаркий воздух.
– Слушай, а твой Игорь не против, чтобы я здесь жила?
– Я ему не говорила, – пожала плечами Фиалка и отвернулась. – Пока дом мой, что хочу, то с ним и делаю.
– Что значит – пока?
Фиалка не ответила, подошла к кухонному шкафу, соструганному из сосны, открыла дверцы. Порылась на полке, достала почти пустую банку растворимого кофе, фарфоровую сахарницу в веселый красный горошек, две такие же чашки.
– Где же чайник? – пробормотала Динка себе под нос. – А, ладно…
Налила воды в стоящий на плите ковшик и зажгла конфорку. Я молча наблюдала за ней. Она выглядела странно. Как будто была не в своей тарелке.
– Дин, что случилось? – тихо спросила я.
– Ты уж извини, котик, тут с продуктами не очень-то, – усмехнулась Фиалка и указала на пустые полки.
Мой вопрос она проигнорировала. Я не стала настаивать, это было бесполезно. Захочет – сама расскажет. В ковшике громко забулькала вода. Я открутила крышку у банки, насыпала кофе в чашки. Фиалка налила кипяток, потом повернулась ко мне:
– Ты тут никому ничего не говори про дом, ладно? – попросила она.
– Хорошо… – растерялась я, гадая про себя, к чему такие тайны. – Но как же…
– Говори, что ты хозяйка, – перебила Фиалка. – Что дом достался тебе после развода с мужем. Кстати, я так рада за тебя. Твой мерзавец муженек мизинца твоего не стоит. Прости за откровенность, но он никогда тебя не любил.
– Да нет, Дин, – вяло парировала я, – ты не права. В глубине души я понимала, что она права. Просто не хотела в это верить. А вот Динка всегда называла вещи своими именами. Во всех обстоятельствах она оставалась сама собой – искренней, справедливой, порой излишне резкой… Если уж она любила кого-то, то всем сердцем, если ненавидела – то всеми фибрами души. Середины для нее не существовало. Меня поражало, как легко уживалась она в мире искусства, в мире масок.
– Конечно, права. – Фиалка со звоном обрушила опустевшую чашку на блюдце. Обручальное кольцо – три крупных изумруда в форме листьев клевера – ярко блеснуло в луче солнца. – Он по определению на любовь не способен. Единственная личность, к которой Шорохов питает нежные чувства, это он сам. И ты меня не переубедишь. Да вообще, мужики – низшие существа. Одноклеточные. У них один орган заменяет все остальные, голову, сердце, душу… Все у них смешалось, как в доме Облонских, и сконцентрировалось в одном месте. Драч тут мне истерику закатил, представляешь? Ультиматум поставил. Сниматься, мол, только в его картинах, никаких любовных и постельных сцен.
Игорь Драч был преуспевающим кинопродюсером, его фильмы всегда пользовались успехом у зрителей. Меня особенно подкупал тот факт, что такого положения вещей Драч добился самостоятельно, без всякой протекции. Вырос он где-то в глубинке, родители его рано умерли, воспитал его дед, не имеющий никакого отношения к искусству. Я мало знала Игоря, но он мне нравился. Не внешне, нет. Внешность у него была совсем неприметная, размытая и блеклая, как акварель. Рядом с блистательной Фиалкой он смотрелся, мягко говоря, бледно. Но в нем чувствовалась какая-то внутренняя сила, скрытый стержень, и это делало его интересным. За Динкой он ухаживал долго и упорно. И сумел ее убедить в том, что лучшего мужа ей не найти. Полгода назад они поженились.
– Нет, – пробормотала вдруг Фиалка, – не могу… Обещала ведь себе, что никому пока говорить не буду, но не могу удержаться…
– Да в чем дело-то? Не томи.
– Я прошла кастинг на роль «девушки Бонда», представляешь? – прошептала Фиалка.
– Да ты что? – так же шепотом отреагировала я. – Того самого, Джеймса Бонда?
– Ага. До сих пор в себя не приду.
– Динка! – завопила я. – Это же здорово! Я тебя поздравляю!
– Благодарю. – Фиалка торжественно склонила голову и расхохоталась. Вскочила с места, подлетела ко мне и порывисто обняла. – Я так счастлива, Шурка, так счастлива… В августе съемки начинаются.
– Постой, – начала я, – а как же твой Драч? Он же тебя не пустит… Ты же только что рассказывала, что он тебе ультиматум поставил…
– Вот поэтому я пока и не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что дом теперь мой. Мало ли как сложится. Может, я в Голливуде жить буду, а?
Динка хохотнула, махнула рукой, рюкзак перевернулся и рухнул со стула. Все его содержимое вывалилось на пол. Я полезла за Динкиным кошельком, он откатился далеко под стол.
– Знаешь, котик, – сказала вдруг Динка, сидя на полу по-турецки. – Мне кажется, я совершила большую ошибку.
– О чем ты? – спросила я и выпрямилась, забыв о том, что нахожусь под столом. Раздался глухой стук.
– Осторожнее, – рассмеялась Динка и лукаво подмигнула. – Ничего, до свадьбы заживет.
Я вылезла из-под стола.
– Это точно, – вздохнула я. – Если она еще когда-нибудь будет, свадьба-то.
– А и не будет – невелика беда. Я тебе об этом и толкую. Зря я замуж вышла.
– Да брось…
– Точно, точно тебе говорю. Не мое это, не создана я для брака. Да и вообще, хорошее дело браком не назовут. – Динка вытянула ноги в стороны, так что получился почти поперечный шпагат, и подперла подбородок ладонями. – Мне свобода нужна. Помнишь, как у Пушкина? «И друг степей казах».
– У Пушкина был калмык. Друг степей калмык.
– Не важно. Главное, там про свободу. Степь – символ свободы…
– Но он так любит тебя.
– Вот в этом-то как раз и проблема.
Наверно, у меня вытянулось лицо от удивления, так как Динка рассмеялась:
– Да ладно, не бери в голову. Я пошутила.
Она поднялась с пола, натянула бейсболку, очки, закинула рюкзак за спину и двинулась в сторону входной двери. Я пошла следом.
– Мне пора. Ты тут не скучай, – наставляла она меня по пути, – набирайся сил, дыши свежим воздухом. Делать тебе ничего не придется, тут уборщица местная имеется, садовник, это входит в оплату коммунальных услуг. Отдыхай, короче. А я прилечу в воскресенье, приеду сюда, тогда и потолкуем.
Фиалка чмокнула меня в щеку и добавила: – Невздумай хандрить и помни: мужья приходят и уходят, а подруги остаются!
Фиалка подмигнула, погрозила мне пальцем и скрылась за сосновой стеной.
Глава 3
День тот же
Я осталась одна. На самом деле я и не собиралась хандрить. Я была настолько очарована домом, что и думать забыла о собственных проблемах.
Словно я всегда здесь жила.
По широкой деревянной лестнице я поднялась на второй этаж, миновала балюстраду с вычурными резными балясинами и оказалась в темном коридоре.
Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела несколько дверей. Толкнула ближайшую к себе. Она со скрипом отворилась.
Залитая солнцем квадратная комната выглядела прелестно, хотя и скромно.
Это была Идина комната.
Стены, оклеенные обоями нежного персикового цвета, пестрели фотографиями великой балерины в самых известных ее партиях. Одетта-Одиллия из «Лебединого озера», Жизель, Аврора из «Спящей красавицы», Зарема из «Бахчисарайского фонтана»…
Узкая кровать, туалетный столик с высоким зеркалом в деревянной оправе. Мягкое продавленное кресло, журнальный столик с кипой книг… Здесь все было сохранено в том виде, как было при ее жизни. Словно она только что вышла из комнаты.
Я решила, что буду жить именно здесь.
Я подошла к широкому окну, раздвинула тюлевые занавески и распахнула створки. От открывшейся картины у меня захватило дух. Передо мной раскинулся цветущий фруктовый сад, а за ним – извилистая тропинка, ведущая к подножию невысокого холма, усыпанного желтыми одуванчиками. Я представила, как по утрам, едва проснувшись, первым делом буду подбегать к окну, и улыбнулась.
Дверь напротив Идиной спальни вела в крошечную ванную.
Две соседние комнаты не представляли интереса. Видимо, ими практически не пользовались, они были почти пустыми и не выглядели жилыми. В одной стоял старинный диван с высокой прямой спинкой и древний торшер, в другой – пара кресел на деревянных ножках.