– Ну вот! Наконец-то она оживает. Хочешь еще кофе, Чарли? Подогреть еще? А хочешь поесть? У нас тут есть сыр, яйца. колбаса – все. что угодно.
Чарли отрицательно покачала головой и позволила Хельге отвести себя в уборную, где она пробыла долго, ополаскивая лицо холодной водой и выплевывая блевотину, а между позывами рвоты жалея, что плохо знает немецкий и не может уследить за нараставшим стаккато разговором, который вели те двое за тонкими, как бумага, дверями.
Когда она вернулась, Местербайн стоял в своем габардиновом плаще у двери на улицу.
– Мисс Чарли, напоминаю вам. что фрейлейн Хельга пользуется всеми правами, гарантируемыми законом, – сказал он и вышел из двери.
Наконец они остались одни. Две девушки.
– Да прекратиже, Чарли. Прекрати, о'кэй? Мы ведь не старухи. Ты любила его – нам это понятно, но он мертв. – Голос Хельги стал на удивление жестким. – Он мертв, но мы же не индивидуалисты, которых интересуют лишь наши частные дела, мы борцы и труженики. Перестань реветь. – Схватив Чарли за локоть, Хельга заставила ее подняться и медленно повела в другой конец комнаты. – Слушай меня. Мишель – мученик, да, но мертвые не могут сражаться, и мучеников много. Один солдат погиб. Революция продолжается. Так?
– Так, – прошептала Чарли.
Они подошли к дивану. Взяв с него свою большую сумку, Хельга достала оттуда плоскую бутылку виски, на которой Чарли заметила наклейку беспошлинного магазина. Хельга отвинтила колпачок и протянула бутылку Чарли.
– В память о Мишеле! – объявила она. – Пьем за него. За Мишеля. Скажи это.
Чарли сделала глоточек и скривилась. Хельга отобрала у нее бутылку.
– А теперь, Чарли, сядь, пожалуйста, я хочу, чтобы ты села. Немедленно.
Чарли апатично опустилась на диван. Хельга снова стояла над ней.
– Слушай меня и отвечай, о'кэй? Я приехала сюда не для развлечений, ясно? И не для дискуссий. Я люблю дискуссии, но не сейчас. Скажи: "Да".
– Да, – устало произнесла Чарли.
– Мишеля тянуло к тебе. Это установленный факт. Он, собственно, был даже влюблен. У него в квартире на письменном столе лежит незаконченное письмо к тебе, полное поистине фантастических слов о любви и сексе. И все обращено к тебе. Там есть и политика.
Медленно, словно до нее только сейчас все дошло, опухшее, искаженное лицо Чарли просветлело.
– Где оно? – спросила она. – Отдайте его мне!
– Оно сейчас изучается. При проведении операции все должно быть взвешено, объективно изучено.
Чарли попыталась подняться.
– Оно мое! Отдайте его мне!
– Оно – собственность революции. Возможно, ты его потом получишь. Там увидим. – И Хельга не очень нежно толкнула ее назад, на диван. – Эта машина. "Мерседес", который стал грудой пепла. Это ты приехала на нем в Германию? Пригнала для Мишеля? Он дал тебе такое поручение? Отвечай же.
– Из Австрии, – пробормотала она.
– А туда откуда ты приехала?
– Через Югославию.
– Чарли, по-моему, ты поразительно неточна – откуда?
– Из Салоник.
– И Мишель, конечно, сопровождал тебя. Он, по-моему, обычно так поступал.
– Нет.
– Что – нет? Ты ехала одна? В такую даль? Это же нелепо! Он никогда в жизни не доверил бы тебе такую ответственную миссию. Я не верю ни единому твоему слову. Все это – вранье.
– Не все ли равно? – сказала Чарли, снова впадая в апатию.
Хельге было не все равно. Она уже закипала.
– Конечно, тебе все равно! Если ты шпионка, тебе и будет все равно! Мне уже ясно, что случилось. Нет необходимости задавать еще вопросы – это будет чистой формальностью. Мишель завербовал тебя, ты стала его тайной любовью, а ты, как только смогла, пошла в полицию и все рассказала, чтобы уберечь себя и получить кучу денег. Ты полицейская шпионка. Я сообщу об этом кое-кому, людям достаточно умелым, которые знают тебя и позаботятся о твоей дальнейшей судьбе даже через двадцать лет. Прикончат – и все.
– Великолепно, – сказала Чарли. – Замечательно. – Она ткнула сигаретой в пепельницу. – Так и поступи, Хельга. Ведь это как раз то, что мне нужно. Пришли их ко мне, хорошо? В гостиницу, шестнадцатый номер.
Хельга подошла к окну и отдернула занавеску с таким видом, будто собиралась позвать Местербайна. Взглянув через ее плечо, Чарли увидела маленькую арендованную машину Местербайна с включенным светом и очертания самого Местербайна в берете, неподвижно сидевшего за рулем.
Хельга постучала по стеклу.
– Антон! Антон, иди сюда немедленно: у нас тут стопроцентная шпионка! – Но произнесла она это слишком тихо – так, чтобы он не мог ее расслышать. – Почему Мишель ничего не говорил нам о тебе? – спросила она, задергивая занавеску и поворачиваясь к Чарли. – Почему он не поделился с нами? Ты столько месяцев была его темной лошадкой. Это же нелепо!
– Он любил меня.
– Чепуха!Он использовал тебя. Ты, конечно, все еще хранишь его письма?
– Он велел мне уничтожить их.
– Но ты не уничтожила. Конечно, не уничтожила. Разве ты могла? Такая сентиментальная идиотка, как ты, – это же видно из твоих писем к нему. Ты жила за его счет: он тратил на тебя деньги, покупал тебе одежду, драгоценности, платил за отели, а ты предала его полиции. Конечно, предала!
У Хельги под рукой оказалась сумка Чарли, она взяла ее и под влиянием импульса высыпала содержимое на обеденный стол. Но вложенные туда доказательства – дневник, шариковая ручка из Ноттингема, спички из афинского ресторана "Диоген" – не дошли до сознания Хельги в ее нынешнем состоянии: она искала то, что свидетельствовало бы о предательстве Чарли, а не о ее преданности.
– Ну, а этот приемник?
Это был маленький японский приемничек Чарли с будильником, который она заводила, чтобы не опоздать на репетиции.
– Это что? Это же шпионская штучка. Откуда он у тебя? И зачем такой женщине, как ты, носить в сумке радиоприемник?
Предоставив Хельге самой разбираться в своих заботах, Чарли отвернулась от нее и невидящими глазами уставилась в огонь. Хельга покрутила ручки приемника, поймала какую-то музыку. Быстро выключила его и раздраженно отложила в сторону.
– В последнем письме, которое Мишель так и не отослал тебе, говорится, что ты целовала пистолет. Что это значит?
– А то и значит, что целовала. – И Чарли добавила: – Пистолет его брата.