– Меня зовут Лоусон, – на ходу, словно они уже опаздывали, пояснил он и решительно постучал костяшками пальцев в двойную дверь.
Голос изнутри рявкнул:
– Входите!
– Господин Рафаэль, сэр, – объявил Лоусон. – Из Иерусалима. Немного задержались из-за движения, сэр.
Заместитель начальника Пиктон продолжал сидеть, не проявляя учтивости. Он взял перо и, насупясь, поставил свою подпись под письмом. Поднял взгляд и устремил на Курца желтые глаза. Затем, склонив голову набок и чуть вперед, словно хотел боднуть, медленно поднялся на ноги.
– Приветствую вас, господин Рафаэль, – сказал он. И скупо улыбнулся, словно улыбка была не по сезону.
Это был крупный мужчина, ариец, со светлыми, волнистыми волосами, разделенными прямым, словно проведенным бритвой, пробором. Широкоплечий, с толстым жестким лицом, тонкими поджатыми губами и наглым взглядом. Как все высшие полицейские чины, говорил он неграмотно, а держался как хорошо воспитанный джентльмен, причем в мгновение ока мог изменить и то, и другое, если бы ему, черт подери, так вздумалось. Из-под его левого обшлага торчал носовой платок в горошек, а золотые короны на галстуке указывали на то, что он занимается спортом в куда лучшем обществе, чем вы. Он по собственной воле вступил в борьбу с терроризмом – "на треть солдат, на треть полисмен, на треть злодей", как любил говорить про себя этот человек, принадлежавший к легендарному поколению людей своей профессии. Он охотился на коммунистов в Малайе, на мау-мау – в Кении, на евреев – в Палестине, на арабов – в Адене и на ирландцев – всюду и везде. Он устраивал взрывы вместе со скаутами в Омане и едва не прикончил на Кипре Гриваса, но тот сумел уйти, и Пиктон под хмельком говорил об этом с сожалением, но чтобы кто-то другой жалел его – пусть только посмеет! Он был вторым человеком во многих организациях – редко первым из-за темных сторон своей натуры.
– Миша Гаврон – в форме? – осведомился он и, остановив свой выбор на одной из кнопок телефона, так на нее нажал, что, казалось, она больше никогда не выскочит.
– Миша в полном порядке, шеф! – поспешил ответить Курц и в свою очередь осведомился у Пиктона о его начальстве, но Пиктона ничуть не интересовало, что скажет Курц – в особенности о его шефе.
На его столе на видном месте стояла начищенная серебряная сигаретница с выгравированными на крышке подписями соратников. Пиктон открыл ее и протянул Курцу – хотя бы для того, чтобы тот восхитился ее блеском. Курц сказал, что не курит. Пиктон поставил сигаретницу на место – пусть и дальше служит украшением. Раздался стук в дверь, и вошли двое: один – в сером костюме, второй – в твиде. В сером был сорокалетний валлиец легчайшего веса с отметинами на нижней челюсти. Пиктон представил его:
– Мой главный инспектор.
– К сожалению, сэр, ни разу не был в Иерусалиме, – объявил главный инспектор, приподнимаясь на носках и одновременно одергивая пиджак, словно хотел вырасти на дюйм или на два.
В твиде был капитан Малкольм, в нем чувствовался класс, который так стремился обрести Пиктон и который одновременно так ненавидел. Малкольм был по-своему агрессивен, хотя говорил мягко и вежливо.
– Великая честь, сэр, – с большой искренностью сообщил он Курцу и протянул руку, которую Курц отнюдь не собирался пожимать.
Когда же настала очередь представлять Литвака. капитан Малкольм никак, казалось, не мог разобрать его фамилию.
– Повторите еще раз, старина! – попросил он.
– Левин, – повторил Литвак, отнюдь не тихо. – Я имею счастье работать с господином Рафаэлем.
Для совещания был приготовлен большой стол. Ни картин, ни фотографии жены в рамке, ни даже цветной фотографии королевы. Окна в частом переплете выходили на пустой двор. Удивлял лишь запах мазута – словно мимо только что прошла подводная лодка.
– Что ж, давайте, выкладывайте, господин... – Пауза, право, была уж слишком долгой. – ...Рафаэль, так? – сказал Пиктон. – Рафаэль – это ведь был такой художник? – Пиктон перевернул несколько страниц. – Но толком никогда ничего не знаешь, верно?
Долготерпение Курца было поистине неземным. Даже Литвак, который видел его в сотне разных обличий, ни за что не поверил бы, если бы ему сказали, что Курц сумеет так взнуздать своих демонов. Буйной энергии как не бывало, ее сменила угодливая улыбочка низшего по чину. Даже тон у него – во всяком случае вначале – был почтительный, извиняющийся.
– "Местербайн", – прочел вслух главный инспектор. – Мы так это произносим?
Капитан Малкольм, желая показать свое знание языков, поймал вопрос на лету.
– Правильно, Местербайн, Джек...
– Биографические данные – в левом кармашке папки. джентльмены, – решил помочь Курц. – Отец – швейцарец консервативного толка, имеет прекрасную виллу на берегу озера; насколько известно, занимается лишь деланьем денег. Мать – свободомыслящая дама леворадикального толка, по полгода проводит в Париже, имеет там салон, очень популярна среди арабов...
– Вам ничего это не говорит, Малкольм? – прервал его Пиктон.
– Что-то такое припоминается, сэр.
– Антон, их сын, достаточно видный адвокат, – продолжал Курц. – Изучал политэкономию в Париже, философию в Берлине. Год учился в университете Беркли на факультете права и политики. Семестр – в Риме, четыре года – в Цюрихе, окончил magna cum laude16.
– Интеллектуал, – заметил Пиктон. Словно хотел сказать: "прокаженный".
Курц кивнул в знак согласия.
– Политически господин Местербайн, скажем так, склоняется к взглядам матери, в плане же финансовом следует отцу.
Пиктон громко хохотнул, показывая, что начисто лишен юмора. Курц помолчал: пусть думает, что ему это тоже кажется смешным.
– Лежащая перед вами фотография сделана в Париже, но юридической практикой господин Местербайн занимается в Женеве: у него там юридическая контора в центре города, где он принимает студентов-радикалов, выходцев из "третьего мира" и иностранных рабочих. Его клиентами является также целый ряд прогрессивных организаций, не располагающих деньгами. – Курц перевернул страницу, приглашая остальных последовать его примеру. Очки в толстой оправе съехали у него на кончик носа, отчего он стал похож на замшелого банковского клерка.