В другой раз они пригрозили пристрелить ее за то, что, как известно, она предана сионизму и английской королеве. Когда же она отказалась признаться в этих грехах, они вдруг перестали ее мучить и принялись рассказывать о своих родных деревнях, о том, какие там красивые женщины, и самое лучшее в мире оливковое масло, и самое лучшее вино. И тут она поняла, что вышла из кошмара – вернулась к здравомыслию; и к Мишелю.
Под потолком вращался электрический вентилятор: на стенах серые занавески частично скрывали карты. В открытое окно до Чарли долетал грохот взрывов: в тире рвали бомбы. Тайех сидел на диване, положив на него ногу. Его страдальческое лицо было бледно, и он выглядел больным. Чарли стояла перед ним. как провинившаяся девчонка, опустив глаза и сжав от злости зубы. Она попыталась было заговорить, но в этот момент Тайех вытащил из кармана плоскую бутылочку виски и глотнул из нее. Затем тыльной стороной ладони вытер рот, точно у него были усы. хотя на самом деле их не было. Держался он сдержаннее обычного и почему-то скованно.
– Я насчет Абдуллы, американца, – сказала она.
– Ну и?
– Его настоящее имя Хэллорен. Артур Дж. Хэллорен. Он предатель. Он просил меня. когда я отсюда уеду, сказать американцам, что он хочет вернуться домой и готов предстать перед судом. Он открыто признает, что верит в контрреволюционные идеалы. Он может всех нас предать.
Черные глаза Тайеха не покидали ее лица. Он обеими руками держал клюку и легонько постукивал по большому пальцу больной ноги, словно не давая ей онеметь.
– Ты поэтому просила о встрече со мной?
– Да.
– Хэллорен приходил к тебе три ночи тому назад, – заметил он, не глядя на нее. – Почему же ты не сказала мне об этом раньше? Почему ждала три дня?
– Тебя же не было.
– Были другие. Почему ты не спросила про меня?
– Я боялась, что ты его накажешь.
Но Тайеха. казалось, не занимал сейчас Хэллорен.
– Боялась, – повторил он таким тоном, будто это было признанием большой вины. – Боялась?С какой стати тебе боятьсяза Хэллорена? И целых три дня? Ты что, втайне сочувствуешь его взглядам?
– Ты же знаешь, что нет.
– Он потому так откровенно говорил с тобой? Потому что ты дала ему основание доверять тебе? Очевидно, так.
– Нет.
– Ты переспала с ним?
– Нет.
– Тогда почему же ты стремишься защитить Хэллорена? Ты меня огорчаешь.
– Я человек неопытный. Мне было жалко его, и я не хотела, чтобы он пострадал. А потом я вспомнила о моем долге.
Тайех, казалось, все больше запутывался. Он глотнул еще виски.
– Будь ты на моем месте, – сказал он наконец, отворачиваясь от нее, – и перед тобой встала бы проблема Хеллорена... который хочет вернуться домой, но знает слишком много... как бы ты с ним поступила?
– Нейтрализовала бы.
– Пристрелила?
– Это уж вам решать.
– Да. Нам. – Он снова стал разглядывать больную ногу, приподняв клюку и держа ее параллельно ноге. – Но зачем казнить мертвеца? Почему не заставить его работать на нас?
– Потому что он предатель.
И снова Тайех, казалось, намеренно не понял логики ее рассуждений.
– Хэллорен заводит разговоры со многими в лагере. И не просто так. Он наш стервятник, который показывает, где у нас слабое место и где гнильца. Он перст указующий, нацеленный на возможного предателя. Тебе не кажется, что глупо было бы избавляться от такой полезной особы?
Вздохнув, Тайех в третий раз приложился к бутылке с виски.
– Кто такой Иосиф? – спросил он слегка раздраженным тоном. – Иосиф. Кто это?
Неужели актриса в ней умерла? Или она настолько вжилась в театр жизни, что разница между жизнью и искусством исчезла? Ничего из ее репертуара не приходило Чарли в голову – она не могла ничего подобрать. Она не подумала, что может грохнуться на каменный пол и не вставать. Ее не потянуло валяться у него в ногах, признаваясь во всем, моля оставить ее в живых в обмен на все, что она знает, – а в качестве крайней меры ей это было дозволено. Она разозлилась. Надоело ей все это до смерти: всякий раз, как она достигает очередного километрового столба на пути к слиянию с революцией Мишеля, ее вываливают в грязи, а потом стряхивают грязь и заново подвергают изучению. И она, не раздумывая, швырнула в лицо Тайеху первую карту с верха колоды – хочешь бей, хочешь нет, и пошел ты к черту.
– Я не знаю никакого Иосифа.
– Да ну же! Подумай! На острове Миконос. До того, как ты поехала в Афины. Один из наших друзей в случайном разговоре с одним из твоих знакомых услышал о каком-то Иосифе, который тогда присоединился к вашей группе. Он сказал, что Чарли была очень им увлечена.
Ни одного барьера не осталось, ни одного поворота. Все были позади, и она бежала теперь по прямой.
– Иосиф? Ах, тотИосиф! – Она сделала вид, что наконец вспомнила, и тут же сморщила лицо в гримасу отвращения. – Припоминаю. Этакий грязный еврейчик, прилепившийся к нашей группе.
– Не надо так говорить о евреях. Мы не антисемиты, мы только антисионисты.
– Рассказывайте кому другому, – бросила она.
– Ты что же, – заинтересовался Тайех, – считаешь меня лжецом, Чарли?
– Сионист или нет, но он мерзость. Он напомнил мне моего отца.
– А твой отец был евреем?
– Нет. Но он был вор.
Тайех долго над этим раздумывал, оглядывая сначала ее лицо, а потом всю фигуру и как бы стараясь придраться к чему-то, что могло бы подтвердить еще тлевшие в нем сомнения. Он предложил ей сигарету, но она отказалась: инстинкт подсказывал ей не делать ему навстречу никаких шагов. Он снова постучал палкой по своей омертвевшей ноге.
– Ту ночь, что ты провела с Мишелем в Салониках... в старой гостинице... помнишь?
– Ну и что?
– Служащие слышали поздно вечером в вашем номере громкие голоса.
– И что вы от меня хотите?
– Не торопи меня, пожалуйста. Кто в тот вечер кричал?
– Никто. Они подслушивали не у той двери.