Занавес поднят! Пошла!
– Послушайте, извините, – крикнула она им. – Вы не говорите по-английски?
Они по-прежнему не сдвинулись с места. Если надо, пусть сама идет к ним. Она ведь всего-навсего обычная гражданка и притом женщина.
– Я спросила: вы говорите по-английски? Englisch – sprechen Sie? Мне надо передать это профессору. Немедленно. Да подойдите же, пожалуйста!
Оба насупились, но один все же направился к ней. Не спеша, чтобы не уронить достоинства.
– Toilette nicht hier26, – отрезал он и мотнул головой в ту сторону, откуда она пришла.
– Да не нужен мне туалет. Мне нужен кто-то, кто бы отнес этот чемоданчик профессору Минкелю. Минкелю, – повторила она и протянула чемоданчик.
Полицейский был молодой, и на него не подействовала молодость собеседницы. Он не взял у нее чемоданчика, а нажал на замок на весу и увидел, что чемоданчик заперт.
"О Господи, – подумала она. – Ты ведь уже совершил самоубийство и однако же так грозно смотришь на меня".
– Offnen27, – приказал он.
– Да не могу я его открыть. Он же заперт. – В голосе ее зазвучало отчаяние. – Это чемоданчик профессора, неужели не ясно? У него там записи для лекции. Они будут нужны ему сейчас. – И, отвернувшись от полицейского, она заколотила в дверь. – Профессор Минкель? Это я, Имогена Бааструп из Южной Африки. О господи!
К ним подошел второй полицейский. Он был старше, с чернотой на подбородке. Чарли воззвала к нему.
– Ну, а вы говорите по-английски? – спросила она.
В этот момент дверь приоткрылась и оттуда выглянул мужчина с бородкой. Он что-то произнес по-немецки, обращаясь к полицейскому, и Чарли уловила слово "Amerikanerin"28.
– Я неамериканка, – возразила она, чуть не плача. – Меня зовут Имогена Бааструп, я из Южной Африки, и я принесла профессору Минкелю его чемоданчик. Он потерял его. Будьте добры, передайте ему чемоданчик немедленно, потому .что, я уверена, чемоданчик ему очень нужен. Пожалуйста!
Дверь открылась шире – за ней стоял приземистый. величественный мужчина лет шестидесяти, в черном костюме. Он был очень бледен, и внутреннее чутье подсказало Чарли, что он тоже очень напуган.
– Сэр, пожалуйста, вы говорите по-английски? Говорите?
Он не только говорил по-английски, но и присягал на этом языке. И он произнес "говорю" столь торжественно, что уже до конца жизни не сможет это отрицать.
– Тогда, пожалуйста, передайте это профессору Минкелю от Имогены Бааструп и скажите ему, что я очень сожалею: в отеле произошла такая идиотскаяпутаница и что я с нетерпением жду его сегодняшнего выступления...
Чарли протянула ему чемоданчик, но величественный мужчина не брал его. Он смотрел на полицейского, стоявшего за ее спиной, и, словно получив от него слабое заверение, что все в порядке, снова взглянул на чемоданчик, затем на Чарли.
– Проходите, – сказал он, точно помощник режиссера, выпускающий актеров на сцену за десять монет в вечер, и посторонился, давая ей пройти.
Чарли растерялась. Это было не по сценарию. Не по сценарию Халиля или Хельги. или кого-либо еще. Что будет, если Минкель откроет чемоданчик у нее на глазах?
– О, я не могу. Мне надо занять место в аудитории. А у меня еще нет билета. Пожалуйста!
Но у величественного мужчины были свои указания и свои страхи, ибо, когда Чарли протянула ему чемоданчик, он отскочил от него? как от огня.
Дверь закрылась, они оказались в коридоре, где по потолку были проложены трубы. У Чарли мелькнула мысль, что вот так же были проложены трубы в Олимпийской деревне. Вынужденный сопровождать ее мужчина шагал впереди. В нос ударил запах нефти, и послышалось глухое урчание печи; лицо опалило жаром, и Чарли испугалась, что может упасть в обморок или что ее стошнит. Ручка чемоданчика до крови впилась ей в руку – Чарли чувствовала, как теплая струйка стекает по пальцам.
Они подошли к двери, на которой значилось "Vorstand"29. Величественный мужчина постучал и крикнул: "Оберхаузер! Schnell!"30. В этот момент Чарли в отчаянии оглянулась и увидела позади себя двух светловолосых парней в кожаных куртках. Оба держали автоматы. Боже правый, что же это такое? Дверь отворилась, Оберхаузер первым переступил порог и быстро шагнул в сторону, как бы показывая, что не имеет ничего общего с Чарли. Она очутилась словно бы в павильоне, где снимали фильм "Конец пути". В кулисах и у задника лежали мешки с песком, большие тюки с ватой были с помощью проволоки подвешены к потолку. Из-за мешков с песком от двери надо было идти зигзагами. Посредине сцены стоял низкий кофейный столик с напитками на подносе. Возле него в низком кресле сидел, точно восковая фигура, Минкель и смотрел прямо сквозь Чарли. Напротив сидела его жена, а рядом с ним – бочкоподобная немка в меховой накидке, которую Чарли приняла за жену Оберхаузера.
Других актеров на сцене не было, в кулисах же среди мешков с песком стояли две четко обозначенные группы с предводителями во главе. Родину представлял Курц; слева от него стоял этакий мужлан среднего возраста со слабовольным лицом – так охарактеризовала для себя Чарли Алексиса. Рядом с Алексисом стояли его "волки", обратив к Чарли отнюдь не дружелюбные лица. А напротив – несколько человек из ее "родни", кого она уже знала, и какие-то совсем незнакомые, и этот контраст между их смуглыми еврейскими лицами и лицами немецких коллег на всю жизнь останется красочной картиной в памяти Чарли. Курц, главный на этой сцене, приложил палец к губам и приподнял левую руку, изучая часы.