– Ты все еще жалеешь о том, что сделала? – спросил он, как если бы спросил: "Головная боль у тебя прошла?"
– Они свиньи, – сказала она, и она действительно так считала. – Безжалостные убийцы... – Она снова чуть было не заплакала, но вовремя сдержалась. Нож и вилка в ее руках так тряслись, что ей пришлось положить их. Она услышала, как проехала машина, а может быть, пролетел самолет? "Сумка, – вдруг подумала она. – Где я ее оставила? В ванной, подальше от его любопытных пальцев". Она снова взяла в руки вилку и увидела перед собой красивое лицо дикаря – Халиль внимательно изучал ее при свете оплывающих свечей, совсем как Иосиф на горе возле Дельф.
– Возможно, ты уж слишком стараешься ненавидеть их, – заметил он, пытаясь дать ей лекарство.
В такой ужасной пьесе она еще никогда не играла, и такого ужасного ужина у нее еще не было. Ей хотелось разорвать этот союз и в клочья разорвать себя. Она встала и услышала, как с грохотом упали на пол е& нож и вилка. Сквозь слезы отчаяния она едва различала Халиля. Она начала было расстегивать платье, но не могла заставить пальцы выполнить то, что требовалось. Она обошла стол – Халиль уже поднимался ей навстречу. Он обнял ее, поцеловал, затем поднял на руки и понес, точно раненого товарища, в спальню. Он положил ее на кровать, и вдруг – одному Богу известно, почему так сработало отчаяние, – она сама завладела им. Она раздела его, притянула к себе, словно он был последним мужчиной на Земле и это был последний день Земли; она овладела им, уничтожая себя, уничтожая его. Она сжирала его, высасывала из него все соки, вдавливала его в кричащие пустоты своей вины и одиночества. Она рыдала, она кричала что-то ему, наполняя рот лживыми словами, переворачивала его и забывала о себе и об Иосифе под тяжестью его ненасытного тела.
Она почувствовала, что он иссяк, но еще долго не отпускала от себя, крепко обхватив руками, прикрываясь им от надвигающейся грозы.
Он не спал, но начинал дремать. Его голова со спутанными черными волосами лежала на ее плече, здоровая рука была небрежно перекинута через ее грудь.
– Салиму повезло, – прошептал он с легкой усмешкой в голосе. – Из-за такой, как ты, и умереть можно.
– Кто сказал, что он умер из-за меня?
– Тайех сказал, что это вполне возможно.
– Салим умер за революцию. Сионисты взорвали его машину.
– Он сам себя взорвал. Мы прочли немало докладов немецкой полиции на этот счет. Я говорил ему: "Никогда не делай бомбы", но он не послушался. Не умел он этим заниматься. Он не был прирожденным борцом.
– Что это? – спросила она, отодвигаясь от него.
Что-то прошуршало, словно рвалась бумага. Чарли подумала: "Так тихо едет по гравию машина с выключенным мотором".
– Кто-то ловит рыбу на озере, – сказал Халиль.
– Ночью?
– А ты никогда не удила рыбу ночью? – Он сонно рассмеялся. – Никогда не выходила в море на маленькой лодочке, с фонарем, и не ловила рыбу руками?
– Проснись же. Поговори со мной.
– Лучше давай поспим.
– Я не могу. Я боюсь.
Он стал рассказывать ей о ночной миссии, которую давно, в Галилее, отправились выполнять он и двое других. Как они плыли по морю на лодке, и вокруг была такая красота, что они забыли, зачем поехали, и стали ловить рыбу. Чарли прервала его.
– Это не лодка, – настаивала она. – Это машина, я снова слышала. Послушай.
– Это лодка, – сонно сказал он.
Луна нашла щелку между занавесками и проложила к ним по полу дорожку. Чарли встала и, подойдя к окну, не раздергивая занавесок, посмотрела наружу. Вокруг стояли сосновые леса, лунная дорожка на озере казалась лестницей, уходящей вниз, в центр Земли. Но никакой лодки не было, как не было и огонька, который привлекал бы рыбу. Чарли вернулась в постель; правая рука Халиля скользнула по ее телу, привлекая к себе, но, почувствовав сопротивление, он осторожно отодвинулся от нее и лениво перевернулся на спину.
– Поговори со мной, – повторила она. – Халилъ! Да проснись же. – Она встряхнула его и поцеловала в губы. – Проснись, – сказала она.
И он заставил себя проснуться, потому что был человек добрый, а кроме того, она стала теперь его сестрой.
– Знаешь, что меня удивило в твоих письмах к Мишелю? – спросил он. – То, что ты писала про пистолет. "Теперь я буду всегда мечтать, чтобы голова твоя лежала рядом, на моей подушке, а твой пистолет – под ней", – настоящее любовное послание. Красивое любовное послание.
– Почему же тебя это удивило? Скажи.
– Потому что у нас был с ним однажды такой разговор. Как раз об этом. "Послушай, Салим, – сказал я ему. – Только ковбои спят с пистолетом под подушкой. Из всего, чему я учил тебя, главное – запомни это. В постели держи пистолет сбоку – так его легче спрятать и он будет под рукой. Научись так спать. Даже когда рядом с тобой женщина". Он сказал, что не забудет. Навсегда запомнит – он обещал мне. А потом забыл. Или нашел новую женщину. Или новую машину.
– Значит, нарушил правило, да? – сказала она, взяла его руку в перчатке и стала разглядывать ее в полумраке, общупывая каждый мертвый палец. Они были ватные – все, кроме мизинца и большого пальца. – Что же это с ними произошло? – игриво спросила она, – Мыши? Что с ними произошло, Халиль? Да проснись же.
Он долго не отвечал.
– Это было в Бейруте, и я был тогда еще глуповат, как Салим. Я находился у себя в конторе, принесли почту, я спешил: ждал один пакет. Вскрываю его! Не надо было это делать.
– Ну и что же произошло? Ты вскрыл пакет и – хлоп! Хлоп прямо по пальцам. И на лицо попало тоже?
– Когда я пришел в себя в больнице, там был Салим. И знаешь? Он был очень доволен, что я оказался такой глупый. "В другой раз, прежде чем вскрывать пакет, покажи его мне или рассмотри штемпель, – сказал он. – Если пакет из Тель-Авива, лучше верни его отправителю".
– Зачем же ты в таком случае делаешь бомбы? Ведь у тебя осталась всего одна рука!
Ответ был в его молчании. В застылости его еле видного в темноте лица, повернутого к ней, – сурового, без улыбки, с пристальным взглядом. Ответ был во всем, что она видела после того вечера, когда подписала контракт с театром жизни. Ради Палестины – гласил ответ. Ради Израиля. Ради Господа Бога. Ради собственной моей судьбы. Чтобы ответить мерзавцам тем же, что они сотворили со мной. Чтобы восстановить справедливость. Несправедливостью. Пока все праведники не будут разорваны на кусочки и справедливость не восстанет из руин и не зашагает по пустынным улицам.