— Конечно! Виновата система — косная, насквозь прошившая, бесчестная, она...
— Так почему бы вам ее не разрушить? — благодушно осведомился Курц. — Не взорвать ее вместе со всеми полицейскими. которые вам мешают, а заодно и с теми, которые не мешают? Не подложить бомбы под всех этих империалистов и колониалистов, где бы они ни находились? Где же ваша хваленая цельность натуры? Куда подевалась?
— Не хочу я ничего подрывать! Я хочу мира! Хочу, чтобы все были свободны! — отчаянно упорствовала она, устремляясь в безопасную гавань. Но Курц словно не слышал ее.
— Вы разочаровываете меня, Чарли. Ни с того ни с сего вы теряете последовательность. Вы сделали определенные наблюдения. Так почему же не довершить начатое? Давайте, Чарли, переходите к действию! Вы свободны, и вы здесь. Так зачем слова? Продемонстрируйте нам дело!
Заразительная веселость Курца достигла апогея. Он так сощурился, что глаза его превратились в щелки, а дубленая кожа вся пошла морщинами. Но Чарли тоже была опытным бойцом и отвечала смело, под стать ему, не стесняясь в словах, била его словами наотмашь в последней отчаянной попытке освободиться.
— Послушайте, Марти, я — пустой номер, понимаете? Необразованная, почти неграмотная, не умею ни считать, ни рассуждать, ни анализировать, ведь училась-то я в частных школах, которые слова доброго не стоят! Бог мой, чего бы я ни дала, чтобы родиться в какой-нибудь захолустной дыре и чтобы отец мой зарабатывал на жизнь собственными руками, а не обиранием почтенных старушек! Как я устала от поучений, когда мне по сто тысяч раз на дню объясняют, почему любовь и уважение к ближнему следует сдать в архив, а кроме того, сейчас мое единственное желание — спать!
— Чарли, вы упомянули вскользь, что ездили с Алом на какой-то семинар радикалов в Дорсете, — сказал Курц, аккуратно разворачивая газетную вырезку. — «Недельный курс радикализма» — так вы, по-моему, охарактеризовали его. Мы не очень подробно поговорили о том, что там происходило. Насколько я помню, мы как-то замяли этот вопрос. Вы не возражаете, если мы к этому вернемся?
С видом человека, желающего освежить что-то в памяти, Курц молча перечитал вырезку, время от времени покачивая головой, словно говоря: «Ну и ну!»
— Интересно, должно быть, — добродушно продолжал он. — «Отработка боевых приемов холостым оружием». «Техника диверсии», с заменой взрывчатки полиэтиленом, разумеется. «Как скрываться в подполье». «Способы выживания». «Философия ведения партизанской войны в городе». Не оставлены без внимания даже правила хорошего тона. Видите: «Как в повседневных условиях обуздать непокорных». Мне нравится этот эвфемизм! — Он поглядел, откуда вырезка. — Сообщение верно или мы имеем дело с типичным преувеличением продажной сионистской прессы?
В доброжелательность Курца она теперь не верила, да он и не старался ее в этом убедить. Единственной его целью было доказать ей экстремизм ее взглядов и, как следует припугнув, заставить ужаснуться убеждениям, о которых она сама и не подозревала. Бывают дознания, преследующие раскрытие истины, есть и другие, цель которых — ложь. Курцу нужна была ложь. Его скрипучий голос стал строже, маска веселости спала.
— Не расскажете ли об этом поподробнее, а, Чарли?
— Это был ангажемент Ала, не мой, — решительно заявила она, первый раз увиливая.
— Но вы же ездили вместе.
— Это давало возможность недорого провести уик-энд за городом, а у нас тогда было туго с деньгами. Только и всего.
— Только и всего, — негромко повторил он, и она сразу же почувствовала себя виноватой. Последовавшая затем тишина показалась ей слишком глубокой. В одиночку ей такой тишины не выдержать.
— Не только мы ездили, — возразила она, — а еще... Господи боже, да нас было человек двадцать! Все наши, актеры... Некоторые еще и театральной школы не окончили. Они наняли автобус, достали травку и всю ночь куролесили. Ну и что тут дурного, спрашивается?
Но морально-этическая сторона дела Курца в тот момент не интересовала.
— Они, — сказал он. — А чем занимались вы? Вели автобус? Мы слышали, вы прекрасно водите машину.
— Я уже сказала, что была с Алом. Это был его ангажемент, не мой.
Почва уходила у нее из-под ног, она падала в пропасть, не понимая, когда оступилась и кто подтолкнул ее. А может, она просто устала и ослабела. Может, она все время и ждала этого.
— И часто вы развлекаетесь таким образом, Чарли? Говорите безо всякого стеснения обо всем. Курите травку. Спите с кем попало, в то время как другие обучаются терроризму. Судя по вашим словам, для вас это вещь привычная. Верно? Привычная?
— Нет, не привычная! Дело прошлое. Теперь с этим покончено, и я больше не развлекаюсь таким образом!
— Так скажете, как часто это было?
— Вовсе не часто.
— Сколько раз?
— Раз-другой. И все. Потом надоело.
Падает, падает. Вниз головой. Быстрее и быстрее. Все вертится водоворотом вокруг, но она еще цела.
Иосиф, вытащи меня отсюда! Но ведь это Иосиф ее сюда и притащил! Она прислушивалась, не произнесет ли он хоть слово, посылала ему сигналы затылком, не поворачивая головы. Но ответа не было.
Курц смотрел на нее в упор, но она не отводила глаз. С каким бы удовольствием она прожгла его взглядом. ослепила своим гневом!
— «Раз-другой», — задумчиво повторил он. — Так ведь, Майк?
Литвак поднял голову от своих записей.
— «Раз-другой», — эхом отозвался он.
— Не скажете ли, почему вдруг вам надоело? — спросил Курц.
Не спуская с нее взгляда, он потянулся за папкой Литвака.
— Это было мерзко, — сказала она, эффектно понизив голос.
— Судя по откликам, да, — отозвался Курц, открывая папку.
— Я не про политику. Я имею в виду секс. Для меня это было слишком. Вот что я хотела сказать. Не притворяйтесь, что не поняли.
Послюнив палец, Курц перевернул страницу. Опять послюнил и опять перевернул. Пробормотал что-то Литваку. Литвак ответил ему коротко и тихо. Говорили они не по-английски. Закрыл досье и сунул его обратно в папку.
— «Раз-другой. И все. Потом надоело», — задумчиво повторил он. — Хотите переписать показания?
— Это еще зачем?
— «Раз-другой». Верно записано?
— Ну а как может быть иначе?
— «Раз-другой» значит два раза. Верно?
Лампочка над ней покачнулась или это ей показалось? Открыто, не таясь она обернулась. Иосиф склонился над своим столом, слишком занятый, он даже головы не поднял.
Отвернувшись от него, она поняла, что Курц все еще ждет ответа.
— Два раза или три, — ответила она. — Не все ли равно?
— А если четыре? Может «раз-другой» значит «четыре раза»?
— Ах, оставьте вы!
— По-моему, это вопрос лингвистический. «В прошлом году я раз-другой был у тетки». Ведь это может значить три раза, правда? Возможно, даже и четыре. Вот пять — это уже предел. Про пять мы обычно говорим «раз шесть». — Он опять зашуршал бумагами. — Хотите переделать «раз-другой» на «раз шесть», Чарли?
— Я сказала «раз-другой» и именно это имела н виду!
— Значит, два раза?
— Два.
— Так. Понятно. «На этом семинаре я была только два раза. Кое-кто интересовался там проблемами военными, я же занималась только сексом, отдыхала, общалась. И все». Подпись «Чарли». Может, назовете даты ваших поездок на семинар?
Она назвала прошлый год, вскоре после того, как начался ее роман с Алом.
— А второй раз?
— Забыла. Какая разница?
— «Забыла», — протянул он медленно, голосом словно замирающим, но по-прежнему звучным. Ей почудилось, что он шагает прямо на нее — диковинный, уродливый зверь. — Второй раз был вскоре после первого или между этими двумя событиями прошло какое-то время?
— Не знаю.
— Не знает. Значит, ваш первый уик-энд был задуман как вводный курс для новичков. Верно я говорю?
— Да.
— И во что же ввел вас этот курс?
— Я уже сказала. Это был групповой секс.
— Никаких бесед, обсуждений, занятий?
— Обсуждения были.
— Что же вы обсуждали?
— Основные принципы.
— Принципы чего?
— Левого радикализма. А вы чего подумали?
— Вам запомнились какие-нибудь выступления?
— Прыщеватая лесбиянка говорила о женском движении. Один шотландец рассказывал о Кубе. И еще что-то. Алу очень понравилось.