— Как сейчас.
Не одобрив столь легкомысленный тон, он вопросительно взглянул на нее, но. очевидно, не нашел ничего предосудительного.
— Перед самым началом тебе в дверь за кулисы передали орхидеи и записку на имя Иоанны: «Иоанна, я люблю тебя бесконечно».
— Там нет двери.
— Но существует же задняя, служебная дверь. Твой обожатель, кто бы он ни был, позвонил в звонок и сунул в руки мистеру Лемону, швейцару, орхидеи вместе с пятифунтовым банкнотом. Мистер Лемон в достаточной мере оценил размер чаевых и пообещал передать тебе орхидеи незамедлительно. Он их передал?
— Да, вплывать непрошеным в женские гримуборные — излюбленное занятие Лемона.
— Итак, что ты сделала, когда получила цветы?
Она замялась.
— Там была подпись: "М".
— Правильно — "М". Что же ты сделала?
— Ничего.
— Чушь!
Она обиделась:
— А что я должна была сделать? Мне было вот-вот на сцену!
Прямо на них, нарушая правила, шел запыленный грузовик. С великолепным хладнокровием Иосиф вырулил на обочину и поддал газу.
— Значит, ты выкинула в корзинку орхидеи за тридцать фунтов, пожала плечами и поспешила на сцену. Замечательно! Поздравляю тебя!
— Я поставила их в воду.
— А во что ты налила ее?
Неожиданный вопрос активизировал резервы памяти.
— В керамический кувшин. По утрам помещение «Барри-тиэтр» арендует школа искусств.
— Ты отыскала кувшин, наполнила его водой и поставила орхидеи в воду. Так. А что ты при этом почувствовала? Ты была ошарашена? Взволнована?
Вопрос этот почему-то смутил ее.
— Я просто отправилась на сцену, — сказала она и неожиданно для себя хихикнула. — Решила выждать и посмотреть, кто это окажется.
— А как ты отнеслась к «я люблю тебя»? — спросил он.
— Так это же театр! В театре все любят всех — время от времени. Вот «бесконечно» я оценила. Это уже кое-что.
— Тебе не пришло в голову поглядеть в зрительный зал, поискать там знакомого?
— Времени не было.
— А в антракте?
— В антракте я поглядела в щелочку, но знакомых не увидела.
— Что сделала ты после окончания спектакля?
— Вернулась к себе в гримуборную, переоделась, послонялась там немножко. Подумала, попереживала и отправилась домой.
— Домой, то есть в гостиницу «Звездная» возле вокзала.
Он давно уже отучил ее удивляться.
— Да, в гостиницу «Звездная» возле вокзала, — согласилась она.
— А орхидеи?
— Отправились со мной в гостиницу.
— Но при этом ты не попросила бдительного мистера Лемона описать человека, принесшего орхидеи?
— На следующий день. В тот вечер — нет.
— И что ответил тебе мистер Лемон, когда ты спросила его?
— Ответил, что это был иностранец, но человек приличный. Я спросила, какого он возраста. Мистер Лемон ухмыльнулся и сказал, что возраста подходящего. Я пыталась сообразить, кто из моих знакомых иностранцев начинается на букву "М", но так ничего и не придумала.
— Неужели в твоем зверинце не найдется ни одного иностранца на букву "М"? Ты меня разочаровываешь.
— Ни единого.
Они оба улыбнулись, но улыбкой, не предназначенной собеседнику.
— А теперь, Чарли, перейдем ко второму дню. Итак, субботний утренник, а затем, как и положено, вечерний спектакль.
— И ты опять тут как тут. правда? Вот, пожалуйста, в середине первого ряда в своем красивом красном пиджаке и в окружении этих несносных школьников, которые кашляют и все время хотят писать!
Раздосадованный ее легкомыслием, он стал следить за дорогой, а когда после паузы опять возобновил свои расспросы, был так серьезен, что даже хмурился, как сердитый школьный учитель.
— Я попрошу тебя в точности описать, что ты тогда чувствовала, Чарли. Время перевалило за полдень, зал полузатемнен, потому что плохие шторы пропускают дневной свет, вообще это не столько похоже на зрительный зал. сколько на большую классную комнату. Я сижу в первом ряду. Я определенно похож на иностранца — это видно и по манерам, и по одежде. Среди детей я очень выделяюсь. Меня описал тебе Лемон, а кроме того. я не свожу с тебя глаз. Ты догадалась, что я и есть тот человек, который подарил тебе орхидеи, тот чудак, что подписался буквой "М" и признался, что любит тебя бесконечно?
— Конечно, догадалась. Я поняла.
— Как? Соотнесла свои впечатления с впечатлениями Лемона?
— Зачем? Просто поняла. Заметила тебя, увидела, как ты на меня пялишься, и подумала: «Кто бы он ни был, вот он, голубчик'» А потом, когда утренник кончился и занавес опустился, а ты остался на своем месте, предъявив билет на следующий спектакль...
— Откуда ты узнала? Кто тебе сказал?
«Ах, и ты туда же! — подумала она, прибавляя еще один нелегко добытый штришок к его портрету. — Не успел добиться своего, как тут же начинаешь ревновать и придираться».
— Да от тебя самого и узнала. Это же. малюсенький театр с маленьким залом. И орхидеи нам дарят не часто, так, по букетику раз в десять лет. а уж охотники смотреть по два спектакля сразу и вовсе наперечет! — И тут же не удержалась, спросила: — Очень скучно было, Осси? Я имею в виду спектакль, просмотреть его два раза без перерыва? Или тебе временами все-таки было интересно?
— Это был самый томительный день моей жизни, — без запинки ответил он. И тут же его суровое лицо преобразилось, расплывшись в чудесной улыбке, словно ему на секунду удалось проскользнуть между прутьями камеры, где он был заключен. — Ты, между прочим, была неподражаема. — добавил он.
На этот раз эпитет не вызвал в ней протеста.
— Разбей машину, Осси! Счастливее мне уже не бывать!
И прежде чем он успел остановить ее, она схватила его руку и крепко поцеловала костяшку большого пальца.
Дорога была прямой, но вся в выбоинах, окрестные холмы и деревья припорошила белая цементная пыль. А они были замкнуты в своем мирке, и близость других движущихся предметов делала этот мирок еще интимнее. Она была предана ему и в мыслях и в той легенде, которая творилась сейчас. Она была подругой солдата, сама учившаяся военному ремеслу.
— А теперь скажи мне вот что. Пока ты играла в «Барри-тиэтр» тебе, кроме орхидей, не дарили каких-нибудь подарков?
— Коробку, — ответила она взволнованно и сразу, даже не сумев притвориться, что думает, вспоминает.
— Расскажи, пожалуйста, какую коробку.
Этого вопроса она ждала и потому быстро состроила недовольную мину, думая, что это ему должно понравиться.
— Это был розыгрыш. Какая-то сволочь прислала мне в театр коробку. Все честь по чести, заказной бандеролью.
— В какой день это было?
— В субботу. В тот самый день, когда ты пришел на утренник и присох там в зале.
— Что было в коробке?
— Ничего. Пустая коробка от ювелира. Заказная бандероль — и ничего.
— Как странно. А надпись на бандероли? Ты изучила ее?
— Написано все было синей шариковой ручкой. Большими буквами.
— Но бандероль была заказная. Там должен значиться и отправитель.
— Неразборчивое что-то. Похоже на «Марден». Или «Хордерн». Какой-то местный отель.
— Когда ты вскрыла бандероль?
— В моей гримуборной в перерыве между спектаклями.
— Ты была одна?
— Да.
— И что ты решила?
— Решила, что кто-то мстит мне за мои политические убеждения. Такое уже случалось. Письма с грязными ругательствами: «негритянская подстилка»; «пацифистка проклятая»; «коммунистка». Вонючие хлопушки, брошенные в окно моей гримуборной. Я подумала, что коробка из той же оперы.
— Ты не связала пустую коробку с орхидеями?
— Мне понравилисьорхидеи, Осси! Мне понравился ты!
Он затормозил. Затор возле какой-то стройки. Кругом ревут грузовики. В первую секунду она подумала, что мир перевернулся и сейчас он прижмет ее к груди — так странно, так бешено вдруг забилось сердце. Но нет. Вместо этого он потянулся к кармашку на дверце и достал оттуда заказную бандероль — запечатанный конверт из плотной бумаги с чем-то твердым внутри точное повторение тою конверта. Почтовый штемпель: Ноттингем, 25 июня. На лицевой стороне синей шариковой ручкой выведено ее имя, адрес «Барри-тиэтр». Вместо адреса отправителя, как и тогда, на оборотной стороне неразборчивые каракули.