А к концу докладной он приберег одно любопытное предсказание, которое Курц продиктовал ему буквально слово за словом, а для пущей верности еще заставил и перечитать написанное вслух. Предсказание было не очень точным и потому, строго говоря, бесполезным, но в случае если бы оно исполнилось, это должно было произвести огромное впечатление. По непроверенным данным, турецкие магометане отправили из Стамбула для нужд антисионистских группировок в Западной Европе большую партию взрывчатки. Через несколько дней ожидается новый террористический акт. Местом действия называют южную Германию. Все пограничные службы и местные полицейские отряды должны быть начеку. Больше ничего разузнать не удалось.
В тот же день Алексиса вызвало к себе начальство, и в тот же вечер состоялся весьма секретный телефонный разговор между ним и его близким другом Шульманом в котором тот, поздравив Алексиса, передал ему ряд новых распоряжений.
— Они клюнули, Марта! — возбужденно кричал Алексис по-английски. — Поприжали хвост! Они в наших руках!
— Алексис клюнул, — объявил Курц Литваку в Мюнхене, — но нельзя ослаблять вожжи. Почему Гади не поторопит девчонку? — пробормотал он, сердито поглядывая на часы.
— Потому что он не хочет больше убивать, вот почему! — воскликнул Литвак. В голосе его была неприкрытая радость. — Думаете, я не вижу этого? Или вы сами не видите?
Курц велел ему успокоиться.
Часть вторая Операция
12
На вершине холма пахло тмином. Иосифу нравилось это место, он отыскал его на карте и привез сюда Чарли на машине, а затем они полезли вверх по склону, решительно прокладывая себе путь между ульями, сплетенными из ивовых прутьев, продираясь между кипарисами, по каменистым пустырям, усеянным желтыми цветами. Солнце еще не добралось до зенита. Вдаль гряда за грядой уходили бурые горы. На востоке Чарли заметила серебряную гладь Эгейского моря, которую вскоре затянуло дымкой, слив с небом. В воздухе пахло смолой и медом, звенели колокольчики коз. Свежий ветерок обжигал Чарли лицо, прибивал легкое платье к телу. Она держала Иосифа за руку, но, погруженный в свои думы, он, казалось, этого не замечал. В какой-то момент ей показалось, что она увидела Димитрия, сидевшего на ограде, у нее вырвалось восклицание, но Иосиф резко предупредил, чтобы она не окликала парня. А в другой момент она могла бы поклясться, что видела силуэт Розы наверху, на фоне неба; Чарли моргнула, а когда снова посмотрела туда, Розы уже не было.
Их день до этой минуты складывался по собственной хореографии, и она следовала намеченному Иосифом рисунку танца. Проснулась она рано — у кровати стояла Рахиль и командовала: надень, пожалуйста, другое платье, синее, с длинными рукавами. Чарли быстро приняла душ, а когда вернулась в комнату, Рахиль уже исчезла, а возле подноса с завтраком на двоих сидел Иосиф и слушал по транзистору греческую передачу новостей. Они наскоро поели, перебрасываясь короткими репликами. В холле он расплатился наличными, а счет положил себе в карман. Возле «мерседеса», когда они снесли вниз свою поклажу, она увидела Рауля, мальчишку-хиппи, колдовавшего ярдах в шести от заднего бампера их машины над мотором тяжело нагруженного мотоцикла, и Розу, которая лежала на боку в траве и жевала булочку. «Интересно, давно ли они здесь и почему охраняют машину?» — подумала Чарли. Проехав с милю, они с Иосифом очутились у древних развалин, где он запарковал машину и провел Чарли через боковой вход: задолго до того, как прочие смертные начнут толпиться и станут в очередь, он проведет с ней еще одну экскурсию но центру Вселенной. Он показал ей храм Аполлона, Дорическую стену с высеченными на ней благодарениями богам и камень, который когда-то считался «пупом земли». Иосиф показал ей сокровищницу и беговую дорожку и рассказал о многочисленных войнах за обладание Оракулом. Все — с самым серьезным видом, не так, как во время их посещения Акрополя. У Чарли было такое впечатление, будто он держит в уме перечень достопримечательностей и всякий раз, что-то показав ей, ставит галочку.
Когда они вернулись к машине, он протянул ей ключ зажигания.
— Чтоб я вела? — спросила она.
— А почему бы и нет? Я заметил, что хорошие машины — твоя слабость.
Пустынными, петляющими дорогами они двинулись на север, и сначала он внимательно следил за тем, как она ведет машину — точно она сдавала правила вождения, но это не вывело ее из равновесия, как, видимо, и она не вывела из равновесия его, ибо скоро он разложил на коленях карту и перестал обращать на Чарли внимание. Машина была просто мечта. Дорога из асфальтовой стала гравиевой — при каждом крутом повороте в воздух вздымалось облако пыли и улетало вдаль, в залитый ярким солнцем дивный пейзаж. Иосиф вдруг сложил карту и сунул ее в карман на дверце машины.
— Итак, Чарли, ты готова слушать? — спросил он неожиданно резко, будто по ее милости ему пришлось долго ждать. И возобновил свой рассказ.
Они снова были в Ноттингеме и совсем потеряли голову от страсти. Они провели в мотеле две ночи и день. сказал Иосиф, что засвидетельствовано в книге регистрации постояльцев.
— Служащие мотеля, если их припрут расспросами, вспомнят влюбленную пару, отвечающую нашим приметам. Наш номер был в западном конце комплекса, и к нему примыкал собственный кусочек сада. В свое время тебя туда доставят, и ты увидишь все своими глазами.
Большую часть времени они провели в постели, продолжал он, разговаривали о политике, рассказывали друг другу о своей жизни и занимались любовью. Раза два совершали поездки за город, но взаимное влечение брало верх над любознательностью, и они быстро возвращались в мотель.
— А мы что, не могли заняться любовью в машине? — спросила она, пытаясь его расшевелить. — Я люблю неожиданные приключения.
— Могу преклониться перед твоим вкусом, но. к сожалению, Мишель застенчив и предпочитает уединенность номера любви под открытым небом.
— А что он представляет собой как любовник? — поинтересовалась она.
У Иосифа был готов ответ и на это:
— Согласно весьма достоверным источникам, он не слишком изобретателен, зато наделен безграничным пылом и весьма силен.
— Спасибо, — сухо сказала она.
В тот понедельник, продолжал он, Мишель рано утром вернулся в Лондон, а Чарли, у которой репетиция предполагалась только во второй половине дня, осталась с разбитым сердцем в мотеле. Иосиф наспех набросал картину ее страданий.
— День мрачный, как похороны. По-прежнему льет дождь. Запомни погоду. Сначала ты так рыдаешь, что не в состоянии стоять на ногах. Ты валишься в еще теплую после него постель и выплакиваешь свое горе. Он обещал тебе на следующей неделе приехать в Йорк, но ты уверена, что никогда в жизни больше его не увидишь. Итак, что же ты делаешь? — И, не давая ей времени на ответ, продолжал: — Ты сидишь перед зеркалом у заставленного всякой ерундой туалетного столика, смотришь на следы, которые его руки оставили на твоем теле, на слезы, которые бегут по твоему лицу. Открываешь ящик и достаешь папку с почтовыми принадлежностями и шариковой ручкой, какими обычно снабжает своих постояльцев любой мотель. И пишешь ему. Рассказываешь про свое состояние. Исповедуешься в своих сокровенных мыслях. На пяти страницах. Первое из многих, многих писем, которые ты ему пошлешь. Написала бы? От отчаяния? Ты же любишь писать письма.