— Я же сказала, что не буду жить без тебя, любимый… — проговорила девушка, обнимая Гарри.
— Любимая… — И долгий поцелуй.
Вспышка, и все исчезло.
— Мия! Так нельзя! Нельзя! Они же связаны! — горько плакала Тринадцатая, случайно увидевшая этот обреченный мир.
— Не плачь, малышка, ну пожалуйста, — уговаривала девочку наставница, сама роняя слезы.
— Сделай что-нибудь, ты же можешь… — полные надежды глаза маленькой девочки…
Эти глаза ребенка, которые нельзя обмануть, которые смотрят в самую душу, ища защиты, помощи, ответа. Глаза, полные веры в тебя. Ты знаешь, что одно слово — и они потухнут, смирившись, но как можно их погасить?
— Хорошо, малышка, — улыбается наставница, неосознанно потерев пятую точку, и маленькая девочка улыбается с такой надеждой…
Сознание включается мгновенно. Как щелчком. Гермиона осознает себя лежащей на кровати, с которой мгновенно скатывается, невербально призывая палочку и утрамбовываясь под кровать. Вокруг тихо и темно. «Темпус». Светло-зеленые цифры разгоняют мрак. Буквы и цифры, которые еще предстоит осознать и принять. 31 июля 1991 года. Два часа ночи. Она дома, не в Хогвартсе, не у Уизли. Дома. В соседней спальне спят родители, которым она еще не стерла память. И еще ничего не было — ни тролля, ни василиска, ни дементоров, ни Турнира этого проклятого… И войны еще нет. У нее еще есть время, пусть немного, но оно есть. И девочка расслабляется, засыпая под кроватью, не забыв насторожить чары. Только утром она сообразит, что колдовала на каникулах и не получила за это предупреждения. «Я все исправлю, любимый».
Утром девочка изо всех сил старалась казаться обычной, что у нее не получилось. Родители сразу заметили перемену в девочке, произошедшую за одну ночь. Если бы еще Марк Грейнджер не имел своего опыта, то, возможно, не обратил бы внимания на то, как напряжена дочь, на то, как садится, как смотрит, как безотчетно готова к чему-то. Сам побывавший в «одном интересном месте» и чудом выживший, мистер Грейнджер сегодняшним утром не увидел своей дочери, а увидел ветерана, еще не вышедшего из боя. А миссис Грейнджер плакала. Она помнила глаза мужа тогда… и видя сейчас такое же выражение в глазах дочери, просто расплакалась.
— Рассказывай, дочь, — спокойно предложил Марк.
Гермиона посмотрела в такие родные глаза, смотревшие на нее с тем же выражением, что и глаза любимого тогда… И слезы побежали по ее лицу. Перед взрослыми людьми сидела не одиннадцатилетняя девочка, а девушка, потерявшая многих и саму себя в круговерти неведомой войны. Ее глаза затуманились…
— Через пять лет начнется война. Там, в Магическом мире. Она выплеснется и в мир людей. Нет, вы не можете меня не пустить, потому что тогда это сделают насильно, стерев вам память. Я… я не смогу остаться в стороне, потому что там… там мой… — слезы заглушили последнее слово, лишь губы шевельнулись.
Марк понял дочь, прочитав по губам «любимый». Если уж дочь, вернувшись обратно, по-прежнему любит кого-то, значит, так тому и быть. Видимо, он там погиб, поэтому дочка плачет. Марк поставил себя на место своего ребенка и понял.
— Ты погибла?
— И да, и нет… Я умерла, папа, когда остановилось его сердце.
Миссис Грейнджер обняла дочку, и они заплакали вместе, а Марк просто поразился. Сердцу было трудно принять, что в теле его маленькой принцессы сейчас закаленная войной волчица, любившая своего мальчика настолько сильно, что не смогла жить без него. Он о таком только слышал, но не видел никогда. Для Кэтрин Грейнджер все было намного проще — она чувствовала материнским сердцем и принимала доченьку такой, какой та была.
— Папа, мне нужно сегодня в Лондон кровь из носу, — спокойно проговорила подуспокоившаяся дочка. — А потом я все-все расскажу. И мне еще нужно будет тренировать руки. Потом расскажу, зачем.
— Да понятно, зачем, — протянул Марк. — Хорошо, поехали?
— Поехали.
Глядя на то, как маленький, по сути, ребенок мягко идет, страхуется, дергает рукой на любое движение или громкий звук, Марку хотелось взвыть. Выть и расстрелять того, кто посмел сделать такое с детьми, кто вверг их в войну и не защитил. Просто расстрелять их всех. Чтобы его принцесса стала снова улыбчивой и радостной, чтобы она не плакала, вспоминая, и чтобы ее сердечко не останавливалось…
Девочки на войне… В санбатах, связи и на передовой. Скольких девочек унесли бесчисленные войны, скольких прекрасных хрупких созданий искалечила война. Но страшнее девочки, вышедшей из боя — это ребенок на войне. Если воюют дети, значит… Это наша вина. Значит, мы не смогли их защитить. Сколько этих картин перед глазами ветеранов… И девочка с красным крестом под обстрелом в Ту войну. И девочка со снайперской винтовкой. И… восьмилетняя девочка, получающая орден за спасение людей*. На войне. Ребенок. На войне. Задумайтесь.