— Дядя, а вы хороший или плохой? — раздался детский голос.
— Конечно, хороший, — ответил Дамблдор, пытаясь нащупать отсутствующую палочку.
— А чем докажете?
И Дамблдор начал вещать о всеобщем благе, но был прерван.
— Значит, всеобщее благо — это благо нас всех, потому что нас больше?
— Да, но только я знаю…
— Тетя Мия, — позвал тот же голос, — а давай для нашего общего блага дадим дедушке по попе?
Дамблдор попытался аппарировать. Не вышло. Тогда он попытался проклясть ребенка. Тоже не вышло. Тогда он затопал ногами.
— О, точно по попе хочет! — радостно воскликнул еще один ребенок, и Дамблдор сел в песок.
— Вот видите, дети, какой он злюка, а говорил, что хочет добра.
Изучающие глаза детей переместились на Реддла, которому стало как-то нехорошо. Сразу вспомнились эпизоды приюта, потом школы…
— Бедненький дядя, — послышался тихий голосок откуда-то слева. — А можно я его с куклами познакомлю?
— Успеешь еще, — более взрослый голос. — Их дядя Смерть вам насовсем подарил.
— Ура!!! — детское ликование заставило Дамблдора закрыть руками голову, а Реддла улыбнуться.
— Ну как, дети, поняли, кто из них «плохой», а кто «хороший»?
— Да! Вот тот дядя хороший, он улыбается!
Названный хорошим Томас Марволо Реддл обтекал, а дети искренне радовались новым героям, которые их, несомненно, многому научат.
Мия улыбалась. Спасибо Смерти одного из миров за подаренные слепки, которые никогда не были самостоятельными душами, но в точности повторяли черты характера оригиналов. Дети веселились, строя веселенький черный замок Реддлу и мрачную белую башню Дамблдору. Наблюдавший за этим Смерть, приглашенный девушкой, прокомментировал:
— Надо тебе сюда настоящие души посылать. На перевоспитание.
Вопросы святости
— Хочешь повеселиться?
— Повеселиться я всегда хочу, когда за это не влетит.
— Влетит, так обоим. Мия сегодня экзамены сдает, и у нас с тобой есть некоторое время, может, никто и не заметит…
— Хи-хи, а что делать надо?
— А что хочешь, то и делай!
— Хорошо, дяденька, как скажешь, мир-то твой…
Утро начиналось странно. Еще вчера Джинни была единственной девочкой в семье Уизли, и все вокруг нее прыгали, но сегодня что-то изменилось. В мире, где они жили всей семьей, появилась маленькая девочка, которая решила, что одна девочка на шесть братьев — это нечестно, а наоборот — прикольно.
Поэтому в семье Уизли наступало утро. Началось она с задорного визга Третьей, которой Четвертая и Пятая чего-то подсыпали в пудру. Отец семейства Артур Уизли с тоской посмотрел в потрескавшийся потолок и привычно рявкнул. Визг затих. Их было всего двое с сыном на этот женский батальон.
Каждая из дочерей имела свой характер, мнение и частоту визга. Четвертую с Пятой не различала даже частота визга, вдвоём они создавали звуковую волну, способную уконтропупить горного тролля.
На кухню вступила королевой из сказок Третья. Она шла важно, видимо, стараясь не расплескать миску с водой, в которую превратились ее волосы. Вид лысенькой дочери заставил Артура схватиться за сердце и за палочку. К счастью, расколдовать дочь удалось достаточно быстро, на что та только поблагодарила и с яростным криком устремилась куда-то вверх.
На кухню вылезла Шестая, ворчливая, неразговорчивая и вечно всем недовольная. То трусы у нее не той расцветки, хотя старшие носили и не выпендривались, то прокладки без крылышек. В общем, угодить на нее было невозможно, в частности, из-за строгого бюджета семьи. Так уж вышло, что в семье работала только Молли, уже убежавшая в Министерство, а Артур был по хозяйству — свинки, курочки, готовка…
Осторожно озираясь, на кухню вышел сын. Его лицо было спокойным, движения отточенными, а глаза смотрели открыто… В его взгляде отражался неземной покой и даже святость. Он видел все — и истерику из-за сломанного ногтя, и слезы из-за платья, и обнаженные прелести сестер, которые его совершенно не стеснялись. Мальчика было невозможно чем-либо удивить. Он отлично умел расчесывать космы любой запутанности, плести косы любой конфигурации, утешать и проверять еду на сюрпризы. Особенно хорошо ему удавалось скрываться от Четвертой и Пятой, которые в нем души не чаяли и потому затискивали до посинения.