Правда, это было бесполезно нам говорить тогда, нас не только не выпускали за границу, но и никому не разрешали там ставить наши пьесы. И это при том, что в случае выпуска спектакля за границей с нас брали налог в размере то ли 77 %, а то ли 87 %, нам не объясняли за ненадобностью…
Однажды (в той же Ляплянтии, но гораздо позже) мне в тамошнем театре подарили сувенир — ответ из нашего агентства по авторским правам (ВААП), в котором говорилось, что: 1). Л.Петрушевская, автор запрашиваемой вами пьесы «Три девушки в голубом», не разрешает ставить свою пьесу за рубежом, 2). Автор еще не закончила эту пьесу и 3). Автор уехала и адреса не оставила.
То есть в каждой стране есть свои национальные особенности.
Но я часто вспоминала моего учителя в свой первый день в столице Ляплянтии Ляле.
К примеру, набегавшись по городу и нарисовав одно красивое дерево, я присела за столик в ляльском кафе.
Чашка чая, как следовало из выставленного напоказ меню, стоила шесть ляпов (3 доллара).
Причем я обратила внимание на ляльцев: все они зашныривали в кафе как-то на скорую руку — постоят у бара, выпьют бокальчик вина или чашку кофе и — брысь в дверь! За столиками сидели только умученные туристы.
Я выпила свой чай, наблюдая за круговоротом быстроногих ляльцев, и затем мне подали счет на двенадцать ляпов.
Потом мне объяснили — ежели ты стоя выпьешь чай, то цена будет как в меню, но, уже севши за столик, ты платишь ровно вдвое больше.
О, хитроумные ляльцы! И о, налог на полную невинность истоптавших все пятки туристов!
Зато, заняв однажды место и получивши свой бокал, ты можешь сидеть хоть целый день.
Хемингуэй так писал свои романы в парижских кафе (дома у него нечем было топить). По этой же причине вся тогдашняя богема болталась вечерами в «Ротонде», «Куполь» или в «Дом», прославив их навеки, там даже таблички прибиты к столикам: «Модильяни» или «Пикассо».
(Кстати, великий художник Модильяни и умер от холода, заболел воспалением легких и уже не мог выходить, беременная жена старалась его согреть в нетопленой мастерской, а когда он умер, вернулась к своим недовольным родителям, вытерпела один день и бросилась из окна на мостовую.)
Французская писательница Натали Саррот, как и Хемингуэй, тоже каждое утро в одиннадцать занимала столик в ресторанчике на углу, пила свой бокал вина и сочиняла.
Утром зато можно было не топить!
Эта привычка сохранилась у нее до девяноста лет, когда все ее романы были напечатаны, получили премии и т. д. и в доме было центральное отопление, но родилась она на Волге, вела расточительную жизнь богатого ребенка и, пройдя потом Октябрьскую революцию и школу эмиграции, приняла все суровые правила парижской жизни. Пиши в кафе!
Однако попробуйте-ка в Москве начать строчить в блокноте даже в простом местечке типа «Русское бистро». Если перед вами стоит опустевшее блюдце из-под пирожков и таковой же стаканчик, к вам подойдет менеджер и спросит: «Вы че, вобще, уже все? Тогда освободите столик». Это произошло с известным питерским издателем поэтических свборников Г.Ф.Комаровым, который, приехав в Москву, забрел в русское бистро у метро «Мясницкая» и сидел, ожидая автора (т. е. автора этой статьи) и читая рукопись.
Разумеется, в ответ на едкое замечание тетеньки менеджера он срочно сбегал и взял еще пирожков и водки.
Но — вернемся к нашим ляплянтцам.
У нас тема «Деньги», однако я хочу сказать сначала об архитектуре.
Это искусство я почитаю выше всего.
Бродить по улицам городов той же Ляплянтии — наслаждение ни с чем не сравнимое.
В музеях человек обалдевает часов через пять (имеется в виду желание уйти).
В консерватории через три (с бисами три тридцать).
В театре после первых реплик (актеры заговорили ненатуральными голосами, публика закашляла и завертелась).
А вот шляться по Ляле можно сутками.
Старинные дома, дворцы и крепости, каналы, реки в набережных, храмы и башни со временем превращаются в явления природы — как горы, скалы и ручьи.
Утро ли, ночь с фонарями, туманный вечер, лето или осень, бродишь, вздыхаешь.
Так же ходила бы у египетских и мексиканских пирамид, смотрела бы на бутанские горные небоскребы в 12 этажей (есть такое закрытое королевство рядом с Непалом), на самаркандские и бухарские усыпальницы, мечети, башни и водоемы — особенно ночью, под звездами, когда вечность поет свою колыбельную…
Иногда думаешь, что мы, люди, живущие в этом мире, мелки для него.
И только бы мы оставили этот мир в покое, не трогали!
Я это говорю, потому что повсюду существуют реставраторы, и им тоже надо дать жить.
Древнюю Хиву, жемчужину Азии, при совке отреставрировали светлым кирпичом, и она стала вся как кавказский придорожный ресторан.
Судакскую крепость возвели заново, причем не знали чем закончить — зубчиками как в Кремле или просто так. Закончили как подороже.
Такие же, но уже не наши, специалисты давно подбираются к безносому египетскому сфинксу и к римскому порушенному Колизею с целью обновить.
Кстати, мне сильно повезло: я видела последние дни Сикстинской капеллы в ее неотреставрированном виде, наполовину еще не тронутом японскими специалистами.
То есть часть росписей (там, где Господь протягивает руку человеку) покоилась в серебристой дымке, покрытая патиной времени, намоленная, как у нас говорят.
А вот другая часть была уже «раскрыта» реставраторами и отнюдь не покоилась, а перла в глаза своими свежими красками — оранжевой как глиняный горшок и тем ясным голубым цветом, который раньше использовали у нас для коммунальных уборных и трикотажных кальсон.
Японские инженеры (как писали в газетах встревоженные итальянцы) должны были вроде бы точно рассчитать в микронах, как снять верхний слой, т. е. сколько осело на росписях пыли, копоти от факелов и свечей, сколько человеческих испарений (люди тут и дышали, и потели, и плакали, мало ли).
У нас, кстати, когда икона намоленная, ценят ее темноту, тайну.
Короче, японцы все эти дела ликвидировали.
А ну-ка они сняли на два микрона больше? Сними-ка с человека эти два микрона, это называется шкуру содрать…
Но мы ведь говорим о деньгах: так вот, любая реставрация — это огромные ляпы налогоплательщиков, много лет идущие в карманы всех, кто занят в проекте.
Вспомним на наших глазах происходящее украшение Москвы лягушками и пластиковыми святыми.
Петр бы Первый за такие тяп-ляп дела сослал бы и автора и заказчика в город химиков Березово, как сослали когда-то слишком делового Меншикова.
В Ляплянтии, что прекрасно, денег на реставрацию не дают, жалеют каждый ляп, молодцы.
Дети
К примеру, лететь в Ляплянтию можно через столицу (Лялю), это четыре часа, а можно через город Кап, это шесть.
Однажды я летела как раз шесть часов, причем в очень интересной компании — с нами было множество маленьких детей.
Рядом со мной, локоть к локтю, сидела милая пара немолодых ляплянтцев, лет под пятьдесят, и мать держала на руках очаровательную девочку месяцев четырех по виду.
Лукавые глазки, темные кудряшки, маленькая-премаленькая, стоять еще не умеет и ползает пока не очень уверенно.
Оба родителя смотрели на нее неотрывно, в каком-то священном экстазе. Тревожно любовались. Ну, как обычно супруги смотрят на поздно рожденное, ожидаемое всю жизнь дитя. Чудо, чудо.
Но у этих в глазах еще читалось какое-то недавнее страдание, как будто девочку только что спасли от тяжелой болезни.
Всегда ведь в дороге родители привычно передают малышку друг другу, что-то приговаривают типа «а вот кто будет кашу есть?», все обыденное, укладывают баиньки, лица скорей усталые.