***
- Как ты сладко скулишь, малыш. – волосатая толстая лапа схватилась за светлорусые волосы и потянула их в сторону, потом повернула лицо мальчика так, что на него упал свет ночника. Застывшая маска без слез. Огромные голубые глаза просто широко раскрыты и застыли в немом вопле.
Хряку невероятно нравились эти глаза. ОН их запреметил уже давно. Искренние, чистые, такие светлые и нежные. Низкорослый мальчишка с худым тельцем и кучерявыми волосами. Херувимчик. По телу пошли волны экстаза под хриплый всхлип ребенка.
Позже он лежал на тапчане в своем кабинете с приспущенными штанами и задранной рубашкой. Мальчишка одевался. И все так же не плакал. Это немного напрягало, он привык что они плачут, всегда ноют. Пока он не даст им денег, сигарет или что-то вкусное. Потом шли поблажки, послабления, поощрения. Он всегда им хорошо платил за собственное удовольствие. Он налаживал их жизнь, облегчал ее и заботился о них. Некоторые благодаря ему вышли раньше на свободу.
- Я тебя не обижу, малыш. Ты еще сам будешь сюда проситься. – пьяным голосом пробормотал, поражаясь холодному спокойствию мальчишки. Хрупкая спина мальчика напряглась и острые позвонки казались проткнут набухший запахом пота и секса воздух. – иногда это бывает больно…но всегда так не будет. Вот увидишь. Проси все что хочешь…давай, чем тебя вознаградить? Дядя Валера добрый, он очень добрый со своими мальчиками.
Мальчишка одевался рядом со стулом на котором лежали вещи Хряка. Его китель, его кобура с пистолетом, пирочинный нож. Хряк слишком расслабился, развалился на тапчане, мечтательно глядя в потолок. Он представлял себе как осыпет мальчика подарками, как накупит ему шоколада и будет приводить к себе в комнату снова и снова.
Услышал приближающиеся шаги и обрадовался. Подошел что-то попросить. Они всегда испытывают шок, а потом что-то просят.
И в ту же секунду ощутил адскую боль в животе. Рука мальчика взметнулась вверх, в сторону разлетелись брызги крови, они шлепнулись на стену в витиеватом акварельном рисунке. Красное на голубом. Рука мальчика взлетала снова и снова. Быстро и резко он кромсал перочинным ножом брюхо Хряка, шею, лицо пока они не превратились в решето, а пол не залило кровью почти по щиколотку. Весь перепачканный, мальчик смеялся. Хохотал как сумасшелший, потом вонзил нож в глаз Хряка и вышел из кабинета.
И его оправдали…именно тогда всплыло то, что начальник детской колонии методично насиловал мальчиков. Заманивал к себе в кабинет и издевался над ними, а потом расплачивался всякими поблажками. Виктора тогда определили в психиатрическую лечебницу, скосили срок.
На одном из сеансов из психотерапии один из лучших врачей детской клиники, который занимался лечением посттравматического синдрома, сказал своему юному пациенту.
- Просто представь, что у тебя тоже есть мальчик, есть сын. И ты взрослый, любящий отец пытаешься защитить его от бед, от несчастий и уберечь от всего что произошло с тобой. Можешь представить?
- Нет.
- Попытайся.
- Я не стану представлять то, чего никогда не будет.
- Чего именно?
- Я не стану отцом. Я не хочу, чтоб у меня были дети.
- Почему?
- Потому что я не умею любить… а детей надо любить, доктор.
Глава 17
Какой же парализующий у него взгляд. Кажется, меня всю заковало в невидимые цепи, и я физически ощущаю тяжесть этих бледно-голубых ледяных глаз. Когда я ехала сюда, я знала, что он приехал. Чувствовала это каждой клеткой своего тела. И вместе с непреодолимой радостью от предстоящей встречи меня наполнял гнев и ослепляющая ярость. Я ехала в твердой решимости высказать ему все, что думаю… утопить в презрении и ненависти. И вдруг все это начало разбиваться в дребезги, едва я его увидела. Затрещала, как разбитый хрусталь, моя уверенность в собственных силах. И я едва уловимо чувствую, как в номере витает его запах, и мне до боли в ребрах хочется втянуть его полной грудью, шумно и страстно втянуть в себя и закрыть в наслаждении глаза. Оказывается, я невыносимо соскучилась по нему.
И то, как окинул меня всю взглядом, словно замечая каждую деталь, каждую мельчайшую молекулу в моей внешности, заставляя сжаться от неуверенности в себе и от понимания, что я-то не изменилась. Я по-прежнему то самое ничтожное существо, подобранное на улице.
Ничья его девочка. У. Соболева
Она снова уехала. Я обожала те времена, когда ее не было. После вечеринки, на которой убили Димку, я притихла. Ненадолго. Не потому, что испугалась. Скорее залегла на дно. Ужасало ли меня то, что сделал Шопен? Да, ужасало. В начале. Меня даже парализовало от панического страха. Я никогда не думала, что тот Шопен, который уничтожил всех в доме моего отчима, вернется и снова убьет у меня на глазах. Но он никуда и не исчезал, просто я за это время забыла, стерла из памяти, что он за чудовище и на что способен. Я расслабилась. Мне начало казаться, что передо мной обычный человек. Но черта с два Шопен хоть когда-нибудь был обычным. Иногда мне казалось, что это сам дьявол. Хромой, обожженный костром преисподней, вылизанный языками грешного пламени, сошел на землю из разверзшейся бездны Ада. Чтобы искушать, чтобы превращать меня в безвольное существо, сгораемое от порочного влечения и иссыхающее без взаимности. Страшней всего, когда тебя не замечают. Говорят, первая любовь нежная, свежая как утренняя роса. Хера с два! Моя была удушливой, бешеной, черной как торнадо, засасывающей как самая гнилая трясина, дикой как лесное чудовище, проснувшееся в своем логове от голода. Моя любовь была страшной. И она жаждала такой же страшной отдачи.