Я услышал, как к дому подъехала машина, и, отодвинув занавеску, выглянул из окна. Внизу остановилась карета неотложной помощи, из нее вышли двое и направились к воротам нашего дома.
Облик врача на несколько секунд отца взбодрил: она оказалась молоденькой высокой блондинкой.
— Я хотел бы умереть с тарелкой свиной рульки и бокалом вина в руке. Как вы думаете, я это еще потяну? Ну, или вместе с вами, госпожа доктор, вскрыв вены, в ванне!
Врачиха засмеялась и стала внимательно рассматривать его ногти.
Она закатала левый рукав его пижамы и потянулась за шприцем, который уже держал наготове санитар.
— Вены у него ни к черту, — возмутилась она, — а еще делает мне авансы! А если я соглашусь, что, по-вашему, скажет мой муж? Да он вас поднимет со смертного одра и отлупит как следует.
Игла вонзилась отцу в руку, и он дернулся. Потом его снова вырвало, прямо на белый халат врачихи.
— Ничего страшного, — сказала она, — полежите спокойно, не двигайтесь, вам станет легче.
На полу тоже была кровь — со сгустками, похожими на нераспустившиеся почки деревьев.
И тут отец задрожал всем телом, хотя явно сдерживался, как мог. Санитар приготовил еще один шприц, врач помогла больному перевернуться на живот. Она спустила с него пижамные штаны, снова воткнула иглу, и на этот раз он даже не вздрогнул, словно ничего не почувствовал.
— В машину, — велела докторша санитару, — иначе мы не довезем его до больницы.
Санитары скорой поставили носилки в прихожей и подняли отца с постели, очевидно, пораженные его комариным весом. Лежа на носилках, он поискал глазами мать и сестру. Я надел куртку и сунул в карман результаты его последних анализов.
— Позвоню, — сказал я маме, — как только что-нибудь станет известно.
Следующие несколько минут я видел происходящее глазами отца. Санитары понесли его вниз по лестнице, все закружилось, лица соседей выглядывали из-за дверей. Их лица то приближались, то удалялись. А еще лица санитаров, а еще мое лицо — все моталось, шаталось и колебалось, смазывалось и расплывалось.
Санитары поминали недобрым словом архитекторов, они-де не подумали о больных на носилках, не сделали лифты. Сынок консьержа открыл ворота и испуганно уставился на моего отца. Ночной ветер ударил было нам в лицо, но мы быстро добрались до машины. Открыли дверцу и втолкнули носилки внутрь, точно хлеб в печку.
Один из санитаров стал записывать личные данные, и отец настоял на том, что продиктует их сам.
— Вы пенсионер? — спросил санитар, и отец подчеркнуто возразил:
— Нет, я еще РАБОТАЮ.
— Если вы почувствуете, что вас тошнит, я дам вам пакет.
— Нет-нет, — заверил отец, — меня не тошнит, я хорошо себя чувствую.
На Триестерштрассе стоял темнокожий газетчик и протягивал нам какую-то газету. Я машинально прочитал крупный заголовок, там упоминался чемпионат мира по футболу, но я не понял, в связи с чем. Отец лежал, закрыв глаза, его нос, устремленный прямо в потолок, необычайно заострился.
— Сейчас приедем, — успокоил его санитар.
Отец вздрогнул и снова открыл глаза.
Потом был лифт, потом длинный коридор, потом белая палата с двумя койками. Отец упал на одну, но тотчас встал и, шатаясь, поплелся к раковине: его опять стошнило. Я поддерживал его под мышки и уложил в постель. Медсестры забеспокоились, как бы он не испортил белую простыню, и натянули поверх нее прорезиненную.
Пока отец лежал в белой палате и дожидался переливания крови, я с интересом разглядывал его отсутствующее лицо. Я ПОЙМАЛ СЕБЯ НА ТОМ, что с интересом разглядываю его отсутствующее лицо. Когда медсестра сказала, что мне пора, я ощутил какое-то странное чувство: то ли облегчение, то ли сожаление. А пока я шел домой, я мысленно постоянно возвращался к пережитому этим вечером, словно смотрел бесконечный ФИЛЬМ.
— Вообще-то немного странно, — говорит отец, — что я избрал своей профессией, и более того, своим призванием, именно фотографию. Ведь мой первый опыт общения с фотографами и с фотографией был на редкость неудачным.
Я еще совсем маленьким решил, что фотография — это какая-то пытка. Как сейчас помню: сижу я на высоком стульчике, втиснутый в узенькое сиденье, а напротив стоит человек, перед ним страшный трехногий ящичек, он накинул на голову покрывало и только изредка поглядывает из-под него на меня близорукими рыбьими глазками.
— Смотри, — гнусаво говорит он, — сейчас из клетки вылетит птичка!