А ты пришел-то зачем? В отцовых военных бумагах покопаться? Не знаю, может быть, ему бы это и не понравилось. С другой стороны, можно ему и не говорить, иди в лабораторию и ищи, что тебе нужно. Может быть, там еще и письма остались, которые мы друг другу посылали с полевой почтой, — читай, только не смейся, мы же тогда были совсем зеленые и глупые. Один раз папа мне кое-что прочитал вслух, так я сама смеялась… Что поделаешь, годы идут, люди меняются.
И вот я прохожу в лабораторию и достаю с полки папку, помеченную надписью «декабрь 1939 — май 1940». Смахнув с нее пыль рукавом, открываю ее и листаю лежащие в ней бумаги. Письма, документы, старые вырезки и афиши, сохраненные на память… Листки пожелтели, первое время я с трудом разбирал отцовский почерк без наклона, который меня несколько раздражал. Справившись с раздражением, я углубляюсь в чтение письма:
«Дорогая Розерль, не знаю, где смогу отослать это письмо, мы едем день и ночь, а куда именно, понятия не имею. Кроме того, даже если бы и знал, не имею права об этом писать, сама понимаешь. Хочу только сказать, что, где бы я ни был, я думаю о тебе. Пожалуйста, прочитай это письмо моей маме, а то я ума не приложу, когда и где я смогу написать следующее. Тащимся мы медленно, невыносимо скучно. Едем уже два дня, и твой Вальтер сейчас тебе бы совсем не понравился, грязный и небритый. На станциях Красный крест, НСНБ[10] и еще какие-то организации раздают суп и чай. Кормят так себе, да и порции маленькие, но, главное, еда горячая. По ночам в нетопленых вагонах холод лютый, спать на жестких полках тоже не радость. По утрам иногда встаю и выглядываю из окна, но чаще всего ничего, кроме серого тумана, не видно. Но где бы мы ни были — я прежде всего солдат, Розерль, и выполняю свой долг. Хотя прощание с тобой далось мне невыносимо тяжело, хотя по вечерам иногда подступают слезы, — фюрер знает, что делает».
— С нацистами я познакомился, — произносит голос моего отца, — вследствие того, что политические убеждения господина Альберта Принца постепенно стали обретать все более отчетливые очертания. В конце концов, к его чину оберофициала власти добавили чин оберштурмбанфюрера. С политическими взглядами отчима дело обстояло так же, как и с фотографией: я в лучшем случае был к ним равнодушен, а в худшем случае ненавидел их, как и его вечное щелканье. И все же я пошел по его стопам, хотя в полной мере лишь после его смерти, — и здесь тоже можно увидеть сходство с моим унаследованным от него фотографическим поприщем.
Однажды, когда мне было лет двенадцать, я признался отчиму, что хочу стать бойскаутом. В отряд скаутов вступил мой друг, Франц Ферлич, а поскольку других друзей у меня не было, я решил: «Я тоже хочу!» — «А чего это тебя, — произносит отец на пленке грубым голосом, подражая отчиму, — к скаутам понесло?» — «У них такие красивые шляпы, — отвечает он испуганным детским голоском, — хочу вступить в их отряд и тоже носить широкополую шляпу! А еще скауты ходят в походы, сидят на привале у костра и поют песни. Я тоже хочу ходить в походы, сидеть у костра и петь песни». — «Чушь, — откликается грубый голос, — скауты — это масонская организация! Ты вступишь в Немецкий гимнастический союз, они ходят в походы и поют еще лучше, да и шляпы тоже носят!»
На следующее утро господин Альберт Принц записал меня в Немецкий гимнастический союз. И хотя поначалу я этого не осознавал, ведь я всего-навсего не хотел разлучаться с другом, Немецкий гимнастический союз, по существу, стал для меня тем же, что и скаутское движение, если бы я к нему присоединился. А самую важную, просто гигантскую роль сыграла для меня униформа! Я мечтал, словно шапку-невидимку, надеть форму, перестать быть недомерком и недотепой в глазах окружающих и стать кем-то другим.
10
НСНБ — Национал-социалистическая народная благотворительность (Nationalsozialistische Volkswohl- fahrt) — созданная в 1933 г. организация нацистского толка, ставившая себе целью как поддержку материнства и детства, внедрение правил гигиены, устройство детских садов и школ, помощь малоимущим и т. п., так и воспитание широких масс в нацистском духе.