Да, готовность защищать свои убеждения мне всегда нравилось. Эффектно снимать их воодушевление было мне в радость. Моя излюбленная позиция заключалась в том, чтобы быть в гуще событий, в толпе, но не сливаться с ней! Вот такой я был маленький, да удаленький! Фотограф в окружном руководстве гитлерюгенда, ловкий шельмец, на все руки мастер, такому палец в рот не клади!
В этой роли я чувствовал себя прекрасно. В этой роли мне хотелось добиться успеха, и национал-социалисты предоставили мне такую возможность. Свое будущее я видел в рядах их движения.
Не возникло ли у меня сомнений, когда в связи с хлопотами об арийском свидетельстве я узнал всю правду о своей семье, о своих предках? Не испытывал ли, — как ты сказал, — не испытывал ли я угрызений совести? Слушай, сынок, тебе хорошо говорить. Как ты себе это представляешь? Я должен был перед ними выложить свои крапленые карты? Сказать: «Я для вас фотографирую, но вообще-то не имею на это права. И все из-за ваших идиотских расовых законов»? Из-за РОДСТВА, о котором я до недавнего времени даже понятия не имел.
Да, возможно, я всегда о чем-то догадывался… Вот, например, подобострастие и угодливость матери перед господином Альбертом Принцем… Она словно оправдывалась в чем-то, о чем нельзя было упоминать вслух, что не полагалось обсуждать… Во всяком случае, мне следовало помалкивать…
Да я о своем происхождении знать не знал, ведать не ведал! Мне только недавно стало о нем известно! В бумагах, которые нам оформила бабушка, не говорилось о нем ни слова! Да, вот так. Так, и не иначе. Вот, получите и успокойтесь. Если бы я заявил о своем происхождении, что бы, по-твоему, сделали со мной мои соратники по гитлерюгенду?
Я смотрел в будущее и предпочитал не оглядываться назад. Я просто жил, как раньше. Работал фотографом, получал заказы и выполнял их. А об их подоплеке вопросов не задавал.
Вот, например, — произносит голос отца, — тогда, в июле тридцать четвертого, на площади перед резиденцией канцлера. Само собой, я понял, что тут совершается что-то важное. Но выяснять детали — это было не мое дело. Я просто смотрел в объектив и ждал, что произойдет.
Держал палец на спуске, — говорит отец.
Палец на спусковом крючке держали другие. Мой отец был в гуще событий — нет, на периферии.
Все происходило без его участия. Он просто должен был запечатлеть случившееся.
— Для меня главным было фотографировать, — говорит он.
Все остальное, говорит он, не играло особой роли.
Он всегда смотрел на мир в видоискатель камеры.
Пожалуй, фотография позволяла ему закрыть глаза на происходящее.
— После неудавшегося путча, — произносит голос отца, — мы какое-то время были запрещены.
Он действительно говорит «МЫ»? Я перематываю пленку, но это место вышло очень нечетким. Голос отца заглушают какие-то помехи, которые с каждой секундой делаются все громче и громче; этот фрагмент я, кажется, записывал у них в гостиной, и нам мешал шум, доносившийся со стройплощадки поблизости. Слышно, как отец отходит от микрофона и закрывает окно.
— В течение полутора лет, — продолжает голос отца, — фотографировать для гитлерюгенда было небезопасно. Но постепенно запреты ослабли. Нацистов было не удержать, это вскоре признал и канцлер Шушниг, сменивший на посту Дольфуса. А когда разгонять нацистские демонстрации и собрания посылали полицию, та тоже, не лыком шита, закрывала на происходящее глаза.
А потом мне случилось снимать Геббельса в залах эрцгерцогини Софии.[19] Когда во время пресс-конференции после выступления он пожал мне руку, я удивился, поняв, что он не намного выше меня. «Да-да, — сказал он, словно угадав мои мысли, — коротышки вроде нас тоже могут свернуть горы, если окажутся на своем месте». С тех пор я чувствовал, что я на своем месте.
А еще в эти годы мой отец ходил в походы на байдарке с девушкой по имени Труда. Из Мелька, Кремса или Клостернойбурга они отправлялись вниз по течению Дуная, делали привал на маленьких островках, а над их палаткой развевался флаг с белой молнией на черном фоне — эмблемой, не имеющей никакого отношения к эсэсовским рунам. Труда, говорит отец, была отличной спутницей, великолепной пловчихой и страстной возлюбленной. Вот только ростом маленькая, но я, сам понимаешь, воспринимал это не как недостаток, а совсем наоборот. Мы встречались больше двух лет и, если бы я не познакомился с твоей мамой, наверное, поженились бы.
19
Залы эрцгерцогини Софии(Sophiensale) — театрально-концертные залы, открытые в Вене в 1848 г. Названы в честь матери императора Франца-Иосифа.