С мамой он познакомился в аптеке «Опиц» на Гудрунштрассе, где в ту пору подрабатывал фотолаборантом. Она приняла его за продавца и спросила, где найти щетку для замши. До сих пор старая щетка для замши осталась, по уверениям отца, символом их вечно юной, неувядающей любви. «Я фотограф, — сказал тогда отец, — я жажду запечатлеть вашу красоту». «У вас такие прекрасные глаза, — сказал отец, — я отражаюсь в них как в зеркале».
— А потом, — произносит отец, — в Австрию вступили немцы. Как зрелищное мероприятие, как шоу, приход немецких войск производил впечатление, я тебе скажу, и немалое. В этом смысле куда там было до нацистов и социал-демократам, и тем более клерикалам. Нацисты умели себя подать, а уж глядеть на них было наслаждение, они прямо созданы были для фотосъемок.
Ну, вот, посмотри, демонстрация на площади Героев. Самое важное здесь — перспектива. Гитлер словно вознесся над собравшимися на знаменитом балконе. А у ног его распростерлась необозримая толпа.
Между нами, не такая уж она была необозримая. Ближе к Народному саду она сильно редела. Но это фотографировать мы не стали. Нам было ясно, каких снимков от нас ждут.
Мы получили совершенно недвусмысленные указания. Снимки должны были рассеять любые сомнения. «Нужны фотографии, на которых запечатлены смеющиеся, ликующие люди, даже если вам придется силой заставлять их смеяться и ликовать!»
Однако до этого не дошло. Толпа действительно радовалась, спасу нет. Ну, может быть, в задних рядах не столь активно. Но в центре восторг был неудержим!
Мы и вправду ничего там не инсценировали. Реальность превосходила там любую инсценировку. Не надо было силком пригонять статистов. Никогда прежде статисты не играли так убедительно.
Они кричали до хрипоты, даже стоя на постаментах конных статуй принца Евгения и эрцгерцога Карла. «Хотим видеть нашего фюрера!» — скандировали они. Их фюрер предпочитал не показываться, выжидая, когда их восторг достигнет апогея. А потом, в безошибочно выбранный момент, когда их восторг достиг-таки апогея, едва он вышел на балкон, в воздух взметнулись воздетые руки и развевающиеся флаги, а от приветственных криков ликующей толпы и вправду задрожали оконные стекла Хофбурга.
— А потом? — спрашивает мой голос на пленке.
— Что значит «а потом»? — отвечает отец.
То есть он не отвечает. Ему просто хочется оставить эту тему.
— А потом все пошло быстро, как по маслу. Общественная жизнь в Австрии была преобразована по немецкому образцу.
— А как же взрывы так называемого здорового народного негодования?
— Слушай, циник, сегодня это представляют очень упрощенно. Разумеется, некоторые злорадствовали, видя унижения и оскорбления бывших сограждан. Но хотел бы я посмотреть, как бы ВЫ стали с этим бороться, окажись ВЫ на нашем месте.
— Кто это «ВЫ»? — спросил я.
— Да твои ровесники, все такие умные, — поясняет он. — В ту пору ты не мог так просто взять и заявить: «Я не согласен!»
— Тем более, если сам приложил к этому руку, — вставляю я.
— Да перестань ты, — обрывает меня он. С некоторыми вещами он, слава Богу, не сталкивался, ни как человек, ни как фотограф.
По крайней мере, в альбоме, датированном тысяч девятьсот тридцать восьмым годом, НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ не встречаются: Вена предстает на этих снимках красивым, ухоженным городом. Жители усердно работают. Площадь Героев, на которой в ранний час виднеются всего несколько прохожих, освещена ласковым неярким солнцем. По вечерам так называемый немецкий угол в конце Кернтнерштрассе, облюбованный национал-социалистами, залит огнями. Флаги со свастикой органично вписываются в городской пейзаж. Однако у входа в парламент, на фоне колонн, стоят солдаты в касках. Держа на плечах карабины, расставив ноги в сапогах. Впрочем, походы гитлерюгенда в Венский лес производят не столь воинственное впечатление, а снимки, на которых запечатлены прогулки отца и мамы, кажутся и вовсе безмятежными.
Еще более удивляет альбом с датой «тысяча девятьсот тридцать девятый год», тисненной тусклым золотом на переплете из искусственной кожи. Открываю его и погружаюсь в непостижимую идиллию. Вот отец и мама выглядывают из окна поезда, явно наслаждаясь красотой проплывающего мимо пейзажа. Окинь же взглядом горы и долины и улыбнись, как дева — жениху,[20] впрочем, этот клочок земли отныне именуется не «Австрия», а «Восточная марка», но на снимке это не заметно.
20
Немного измененная цитата из драмы австрийского поэта Франца Грильпарцера «Величие и падение короля Оттокара» («Konig Ottokars Gliick und Ende», 1825). У Грильпарцера эти строки входят в состав своеобразного гимна Австрии и ее красотам.