И все-таки она прекрасна, несмотря на это, или именно поэтому, не все ли равно. Он и она, совсем юные, куда-то едут, а вокруг цветет весна.
Отец любовно и бережно, как положено защитнику, обнял маму за плечи. У него густые волосы, чуть-чуть растрепавшиеся под врывающимся в окно ветром, у нее нежный овал лица, позлащенного светом мелькающего за окном солнца.
Вот они бредут по тропинке меж пологими холмами. Они держатся за руки, они в туристских ботинках. На деревьях, словно заключающих в рамку эту пригожую пару, могучем справа и тоненьком слева, виднеются первые цветы. В нескольких шагах от влюбленных, на том же лугу, который, несомненно, продолжается и за пределами снимка, вероятно, стоит на штативе камера с автоспуском.
Одна фотография лучше другой: вот отец и мама путешествуют по Вахау. Вот они идут по полю, вот сидят на траве, точно пестрый ковер усыпанной цветами, вот они устраивают пикник с бутербродами. Вот идут в Вайсенкирхен, вот, задумчиво созерцая дунайские волны, сидят на холме, вероятно, неподалеку от Шпица, вот они устремляют взоры на Мелькский монастырь, а у их ног простирается Дунай, и в его водах отражаются небеса. Вот они обнимаются и целуются под молодой яблоней в цвету.
Однако в середине альбома сюжеты внезапно меняются. На смену идиллическим снимкам вдруг приходят фотографии, на которых изображены солдаты. Они устанавливают миномет, определяют угол возвышения, осматривают местность в стереотрубу. Вот они целятся из автоматов и пулеметов в невидимые на снимке самолеты, вот — безусловно, всё это на учениях, — надевают противогазы, вот становятся в очередь за черным кофе, который в подписи к фотографии именуется НЕГРИТЯНСКИМ ПОТОМ.
Все очень ловко снято и аккуратно вклеено в альбом. Трудно поверить, что на этих снимках запечатлена война. Только при взгляде на две фотографии закрадывается подозрение, что они сделаны в учебном лагере у тыловой казармы. Одна подписана: «ОБЕД В ЛАГЕРЕ ВОЕННОПЛЕННЫХ». На ней человек с жестяной миской склоняется над котлом, из котла кто-то наливает ему половником какую-то жижу, от котла идет пар, он почти скрывает лицо изображенного на снимке. Подпись под другой гласит: «ГИБЕЛЬ ПОЛЬСКОГО ГРУЗОВИКА». На ней, в рощице, в груде опавших, наверное, мокрых, листьев лежит остов сгоревшей машины, вокруг которого с довольным видом толпятся солдаты в шинелях.
II. Жестокое любопытство
1
Заглянув в палату, я обнаружил, что койка, на которой в день моего последнего посещения лежал отец, опустела. С трудом преодолевая ужас, я сглотнул комок в горле и спросил у сестры, которая как раз застилала ее свежей простыней, что сталось с пациентом Хенишем. «Он в палате 15-А, — ответила она, — можете его навестить, но особенно не утомляйте, ему как раз делают переливание крови». Отец, совсем маленький, почти потерялся в дальнем углу палаты на двадцать коек. Его слабые вены опять ВЕЛИ СЕБЯ ПЛОХО, вся постель был залита кровью, точно на бойне.
— Как медленно, — произнес он, не сводя глаз со словно через силу капающей крови, и подсчитал: за восемь секунд — одна капля. — Иногда мне становится страшно, что она вообще перестанет. Не знаю, сколько я еще выдержу, просто не знаю.
Потом мы оба надолго замолчали, я и понятия не имел, что сказать. Возможно, надо было попытаться как-то отвлечь отца от переливания, но ничего подходящего мне в голову не пришло. В конце концов, он вызвал медсестру и попросил утку, а потом сказал, чтобы я поставил ее под кровать.
Напротив него, на кровати с металлической решеткой лежал исхудавший старик лет восьмидесяти, кожа да кости, тоже подключенный к аппарату для переливания крови. Над ним склонился сын или внук и брил его электрической бритвой. Молодой человек ласково увещевал старика, как маленького ребенка или собаку. Судя по выражению лица, старик никак не реагировал на его речи, да, возможно, от него этого и не ожидали.
Потом старику потребовалось судно, и посетители, сидевшие или стоявшие у коек других пациентов, стали как один старательно отводить глаза. Дама в жакете с каракулевым воротником, демонстративно громко топая, прошла к ближайшему окну и распахнула его. Санитар принял судно, перевернул старика на живот и вытер ему тощую задницу. Дама в жакете с каракулевым воротником сделала негодующее лицо.
— Сегодня, — начал отец и потянулся свободной рукой за бутылкой минеральной воды, стоявшей на тумбочке, — мама принесла мне извещение об увольнении. Значит, мне пора на пенсию, теперь уже окончательно, представляешь? Я еще хочу работать, а меня выталкивают. Не знаю, смогу я все это пережить или нет.