Что уж говорить о песнопениях: слушая их, даже человек не особенно-то религиозный, вроде меня, не мог не проникнуться искренней верой. Начинают низкие, исполненные достоинства голоса, и тут же им вторят высокие — высокие, ангельские, зачастую исходящие из тех же глоток. А блеск свечей и благоухание ладана! Действительно, ты словно возносился на Небеса.
ПУБЛИЧНЫЙ ДОМ, наоборот, вполне светское учреждение, располагался неподалеку от Главного управления войсками пропаганды. Проблему обслуживающего персонала в нем решили, привлекая русских ДП, то есть, если тебе не известно, что означает это сокращение, ДОБРОВОЛЬНЫХ ПОМОЩНИЦ. Право посетить это заведение наши части получали по очереди. Расписание каждую неделю вывешивали на доске объявлений.
Тому, кто хотел отправиться в публичный дом, надо было обратиться к дежурному шоферу, чтобы тот отвез. Непосредственно после АКТИВНЫХ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ санитар делал солдату укол. Я тоже как-то туда наведался, движимый не столько вожделением, сколько любопытством. На бессилие я никогда не жаловался, но в такой обстановке у тебя просто не встает.
* * *
Я снова сидел в лаборатории и просматривал отцовские письма, отправленные с русского фронта. Маму он называет в них «ЖУЧОК» или «КИСОНЬКА», а бабушку — «МУФЛОН», и действительно, на некоторых фотографиях той поры она похожа на муфлона. Она снова работала медсестрой, на сей раз во втором родильном доме при Венской центральной больнице. Это она якобы всячески убеждала моего отца жениться и обзавестись детьми.
«Ваш долг, — прочитал я в брошюре, подшитой к военным письмам и адресованной солдатам на фронте и их женам и невестам в тылу, — иметь как можно больше детей. Только дети обеспечивают существование народа. Дети являются истинной ценностью народа и надежнейшей гарантией его выживания. Имея много детей, ты можешь спокойно уйти из жизни, ибо воскреснешь в своих потомках».
— Нет, — произносит голос отца на пленке, — это была не единственная причина, почему мне хотелось жениться на маме. Пойми, мне хотелось ее обеспечить: вдруг со мной случится самое страшное? И, само собой, я стремился удержать ее, ведь нас разделяло несколько тысяч километров. Я так долго искал эту женщину, что теперь совсем не хотел снова ее потерять.
«Тринадцатого июля тысяч девятьсот сорок первого года, несколько дней тому назад, — писал отец, — я подал прошение разрешить мне вступить в брак. Конечно, я еще не знаю, Розерль, приняла ты мое предложение или нет, но твой ответ мне нужен в ближайшие дни. Если ты и в самом деле хочешь взвалить на себя это ужасное бремя и дожидаться моего возвращения, будучи моей женой, то пусть наш заочный фронтовой брак станет моим талисманом. На всякий случай приготовь документы (свидетельство об арийском происхождении, справку о медицинском освидетельствовании для вступления в брак и т. д.); может быть, копии тебе придется послать в штаб моего корпуса и в Имперское управление войсками пропаганды в Берлине.
Я очень мало пишу тебе о своих фронтовых впечатлениях, потому что не хочу забивать тебе голову ненужным вздором. Хорошо уже, что пока все идет как надо и я жив и невредим. Не сердись, что теперь мои письма так мало похожи на любовные. Война меняет человека, и, пока она длится, нам остается только терпеть.
Как фотограф я неуклонно совершенствуюсь, и очень этим доволен, получил много благожелательных отзывов в прессе, фамилия Хениш в моей профессиональной сфере обретает все большую известность. Решено, отныне моя фамилия будет звучать как “Хениш”, а не “Хемиш”, в Министерстве пропаганды мне дали понять, что в вермахте Великой Германии не может быть чехов. Полагаю, и ты, Розели, в девичестве Йирку, с гордостью согласишься носить ИСТИННО НЕМЕЦКУЮ ФАМИЛИЮ. По поводу будущего ты теперь можешь особо не беспокоиться. Если я правда получу разрешение на брак, то отпуск по этому случаю мне дадут всего недельный, или чуть побольше; правда, есть шанс, что боевые действия в России к тому времени закончатся, и мы и так вернемся домой. Главные бои уже явно позади, мне кажется, самое страшное мы уже пережили, осталась самая малость. Я рассчитываю, что в России мы пробудем не больше месяца, фюрер, несомненно, сделает все, чтобы нам не пришлось здесь зимовать».
Читать мне надоело, и я поставил папку с фронтовыми письмами обратно на полку. Из нее выскользнул какой-то снимок, медленно, описав спираль, опустился на пол и замер глянцевой стороной кверху. На нем была моя мама, она стояла в зарослях тростника, улыбалась и левой рукой брызгала на грудь водой, правой немного оттянув вырез купального костюма. Я вспомнил, что именно эту фотографию нашел в ящике стола однажды вечером, когда родители ушли в кино.