На перекрестке с Люстгассе по-прежнему демонстрировала арабеск каменная балерина, которой я, выбегая из очереди за бесплатным супом, полагавшимся мне в дошкольные годы, заглядывал между опорной и рабочей ножкой. Сейчас я припомнил, что открывавшееся там бесполое гладкое место попеременно сердило, веселило и пугало меня. Я поднял было камеру, чтобы сфотографировать его, но, заслышав шаги за спиной, снова опустил. Когда я проходил мимо больницы Сердца Иисусова, перед глазами у меня вдруг все заволокло белой пеленой, и я, на мгновение ослепнув, пошатываясь, кое-как перешел на противоположную сторону улицы.
Потом я двинулся по Вассергассе к Дунайском каналу и, стараясь не наступать на канавки между булыжниками, думал, чем закончу свою книгу. Наконец, я добрел до переправы, но отчего-то мне стало страшно переезжать на другой берег. Поэтому я пошел вдоль пристани и со странным раздражением заметил, что с речного откоса исчезли все кусты. Когда я добрался до пешеходного моста Гасштег, небо почти совсем почернело, и эту кромешную тьму нарушала лишь серно-желтая, не менее зловещая, облачная полоса над деревьями Пратера.
Вскоре на меня упали первые градины, и я вдруг вспомнил сон, который недавно мне приснился, и, похоже, не в первый раз. Отец нес меня на плечах через Гасштег, по хлипким доскам, наспех брошенным на разрушенные опоры моста. С другой стороны, может быть, это я переносил кого-то над водой, поблескивавшей между подгнившими досками. Заглянув в видоискатель камеры, я действительно заметил на мосту силуэт человека, но на плечах он никого не нес.
— Вот, значит, наснимал я всякого, — продолжал отец, — проявил, разложил по рубрикам, поставил свою печать и стал предлагать в редакциях. Но самые крупные, самые влиятельные газеты — «ДАС НОЙЕ ЭСТЕРРАЙХ», «ВЕЛЬТПРЕССЕ», «АБЕНД», «ВИНЕР КУРИР» — не заглотили наживку. «В чем же дело?» — ломал голову я. Снимки были ничуть не хуже прежних! Но оказалось, что сдержанный прием в редакциях никак не был связан с качеством моих фотографий.
— Хениш? — Сотрудники редакций вроде слышали это имя. — Вы случайно не ТОТ САМЫЙ?.. Точно… Фотограф-пропагандист… Снимки у вас, конечно, недурные, но… Но у нас свои фотографы.
Вот, значит, ОТКУДА ветер дует. Мои работы отвергали отнюдь не из-за их уровня, а из-за моих якобы нацистских убеждений. В конце концов, мне это надоело. Я собрал свои самые удачные снимки, в том числе и прежде всего военные, — просто потому, что считаю их лучшими в своей карьере, — и отправился на Фляйшмаркт, в редакцию газеты «ВЕЛЬТИЛЛЮСТРИРТЕ», которая публиковала много фотографий и финансировалась при этом русскими оккупационными властями.
Само собой, приличному австрийцу,[44] как отныне нам снова дозволялось себя именовать, не пристало сотрудничать с русскими оккупантами. Внезапно развелось столько приличных австрийцев, сколько прежде и свет не видывал. «Может, я и пригожусь этим русским? — подумал я. — Что ж мне, остаться приличным австрийцем и помереть с голоду?» И вот я отправился в «Вельтиллюстрирте», прямо на третий этаж, к товарищу главному редактору, комиссару такому-то, и без всяких вокруг да около выложил ему свои карты, то есть снимки.
— Да, служил корреспондентом в войсках пропаганды. Но что это меняет? Я знаю свое ремесло.
Такая откровенность пришлась комиссару по вкусу. Он стал с интересом листать папку.
Это был высокий, крупный, медлительный человек. Листал не спеша. Неторопливо, подолгу, разглядывал каждый снимок. А потом дошел до «Орловского» цикла. И тут он словно проснулся, у него загорелись глаза.
Как мне это описать? В этот момент он напоминал охотника, оценившего меткий выстрел другого охотника. Он сдержанно кивнул.
— Как же, как же, Орел, — проговорил он. — Я тоже там воевал. Только на другой стороне. Я был военным корреспондентом, как и вы. В начале августа сорок третьего. Тогда, приятель, мы с вами воевали друг против друга. Но фотографии у вас профессиональные и правдивые. Можете сейчас ничего не объяснять. Снимки говорят сами за себя.
Только не рассказывайте мне, что, мол, не состояли в нацистской партии. А то я не знаю, как это было! Как это и сейчас бывает. Лучше давайте-ка выпьем с вами водки. А потом — отправляйтесь и фотографируйте ДЛЯ НАС.
— «А потом отправляйтесь». Эта формулировка меня несколько озадачила. Куда же мне отправляться-то прикажете? Но этот добрый человек мне сразу все разъяснил. В Марамарош-Сигет. Вы знаете, где это? Вот поедете туда и будете сопровождать первый состав с австрийцами, возвращающимися на родину из русского плена.
44
В 1945 г. страна, выйдя из состава Третьего рейха, вновь стала называться Австрией (нем. «Osterreich»), а ее жители — австрийцами (нем. «Osterreicher»). В эпоху Аншлюса Австрия именовалась Восточной Маркой (нем. «Ostmark»), а ее жители — подданными Восточной Марки (нем. «Ostmarker»).