Выбрать главу

— Да, ничего, мне нравится, — оценил я. — Я могу оставить ее себе?

От бабушки я пошел пешком в сторону Кайнергассе. Мне вспомнился день, когда отец объявил нам, что больше не работает НЕЗАВИСИМЫМ ФОТОРЕПОРТЕРОМ. Учитывая текущую ситуацию, он принял приглашение занять место фотографа в «АРБАЙТЕРЦАЙТУНГ». Сообщая нам эту новость, он стоял у окна, смотрел в туман и ни разу на нас не обернулся. Услышав эту, по их мнению, радостную весть, мама и бабушка возликовали. «Ну, наконец-то, — сказали они друг другу с редкостным единодушием, — угомонился. Лучше поздно, чем никогда». Однако память мне говорит, что с того дня отец словно постарел и сгорбился. Во взгляде его появилось глубокое разочарование и усталость.

Конечно, в последние годы его очень тяготила нужда. Долго и безуспешно он протестовал против слишком высоких налогов. Возвращаясь из школы, я часто обнаруживал на столах и шкафах все новые ПЕЧАТИ СУДЕБНЫХ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ. Мама, которую после смерти моей сестры, появившейся на свет через двенадцать лет после меня, но умершей при рождении, все более и более охватывало фаталистическое равнодушие, по временам приводившее отца в бешенство, сдирала их и выбрасывала.

Но у отца, который в эту пору перебил немало посуды, просто сдали нервы, и он перестал справляться с этими постоянными неудачами.

— А кроме того, — решил он, — тот фоторепортаж, который я так любил, прекращает свое существование. Кому еще нужны репортажи старого типа? Теперь есть телевидение, а иллюстрированные газеты и журналы, реагировавшие на злобу дня и публиковавшие много фоторепортажей, уходят в прошлое, и скоро те немногие снимки, что еще печатаются в крупных газетах, заменят фоторадиограммы…

Да, папа, возможно, это разочарование и эту усталость я и не мог тебе простить. С одной стороны, я их понимал, с другой стороны, я должен был, тогда и сейчас, с ними бороться, чтобы стать таким, каким ты хотел видеть своего сына. Твоего сына, которого именно ты, не отрицай, соблазнил несбыточной мечтой. Который носит в уме и в сердце внушенный тобой идеал и живет, стремясь его воплотить.

Но что же сталось с папой (МОИМ папой, которого я все еще любил), с тем маленьким, преувеличенно оптимистическим человечком в берете, который своим ежедневным примером внушил мне этот идеал? Пусть искаженный, пусть приземленный, пусть почти не осознающий собственных внутренних противоречий, но все-таки идеал свободы, профессиональной и творческой, идеал, который он сам же сейчас и предал? «Все, что угодно, только не свободная профессия», — сказал мне тогда отец и немедля сделался мне чужим: почему я отныне должен был ему верить? И насколько серьезно я еще мог его воспринимать?

Припарковав наконец в пышном облаке выхлопных газов свою микролитражку «гоггомобиль», предоставленную ему газетой, он по большей части не отправлялся сразу домой, а заворачивал в ближайший кабак. Кстати, эта машина, созданная словно специально для него, служила тем, кто любил насмехаться над его маленьким ростом, еще одним поводом поязвить. Соответственно, отец любил ее, как любят товарища по несчастью, и не уставал хвалить маневренность, зачастую дающую ей преимущество перед грубой мощью больших автомобилей. Не реже двух раз в месяц его штрафовали за неправильный обгон.

Он настолько отождествлял себя с этой мыльницей на колесах, что даже основал КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ «ГОГГОМОБИЛЯ». Он же стал и ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ клуба, и в оном качестве, при всей самоиронии, которая и позволила ему занять такой пост, пользовался почетом, не выпадавшим на его долю в иных жизненных ситуациях и повышавшим самооценку. Он выступал с речами, писал публичные заявления для прессы, устраивал массовые пробеги «гоггомобилей» в поддержку или против тех или иных политических решений, сочинял «Манифесты гоггомобилистов». В конце концов, рядовые члены клуба стали обвинять его в том, что он-де узурпировал власть и не желает ею делиться, и перевыборы на пост председателя он проиграл. После чего купил себе автомобильчик «НСУ-Принц» и учредил новый клуб.

Но я все больше стеснялся своего маленького, постепенно утрачивающего всякую харизматичность отца и старался не замечать его нездоровую, граничащую с помешательством кипучую деятельность.

— Слушай, коротышка в дурацком берете, ну, который ездит на какой-то мыльнице, — это не твой старик? — спросил у меня однажды одноклассник.

— Чушь какая, — возмутился я, — мой отец — на две головы выше, он инженер и ездит на «мерседесе».

Вот мой отец, вот я, а между нами пропасть.