С каждым годом мы все больше отдалялись друг от друга, по мере того, как отец все больше и больше превращался в чудака. Или ПРИТВОРЯЛСЯ, что превращается в чудака, ведь, вспоминая эти годы, я, кажется, теперь его понимаю. Но в ту пору я с растущим раздражением видел в нем КОМИЧЕСКУЮ ФИГУРУ, и точно так же воспринимали его все окружающие, начиная с мамы. И лишь немногие, включая меня, хотя бы отчасти осознавали, в какую ТРАГИЧЕСКУЮ ФИГУРУ он постепенно превращается.
А ведь мы легко могли себе это представить. По крайней мере, сейчас, когда, как и все эти последние месяцы, в моем сознании разворачиваются вереницы картинок из прошлого, я вполне ясно понимаю, как и почему он изменился. Я помню, как вечерами, вернувшись домой с работы, он бесцельно бродил из комнаты в комнату, явно ощущая собственную неприкаянность и вызывая раздражение у домашних: у жены и тем более у обоих младших детей, сына и дочери.
Его сентиментальность все больше и больше действовала нам на нервы. Она тоже постепенно усугублялась. Вот в кино: раньше приступ сентиментальности случался с ним только в ситуациях, мне понятных, хотя я и не разделял его чувств. Например, когда на заднем плане кадра появлялся Христос, лик которого режиссеры в те времена деликатно предпочитали не показывать. Но потом слезливость стала овладевать им, когда на экране возникали самые что ни на есть банальные сцены. Например, когда в фильме обнимались муж и жена, встретившиеся после недолгой разлуки, по щекам у отца уже текли слезы, а я злобно косился на него. Однажды я вошел к нему в лабораторию, не заметив красный свет, который он включал, когда хотел, чтобы его не беспокоили. Он сидел, склонившись над фотографией мамы в молодости, с девической проникновенностью воззрившейся в пространство (этот эффект усиливала обильная ретушь), просто сидел, обхватив голову руками, и плакал.
Разумеется, он предпринимал попытки вырваться из этой реальности, все более и более его угнетавшей, но и они наталкивались на непонимание. Как сейчас помню, как он притащил домой целый ящик перчаточных кукол и объявил, что отныне будет АКТЕРОМ КУКОЛЬНОГО ТЕАТРА. «ДРУЗЬЯ ДЕТЕЙ»,[48] для которых он много снимал в это время, предложили ему сменить профессию, после того как он, для собственного удовольствия, помог им поставить спектакль про Петрушку. «Впервые вижу человека, — якобы восхитился ответственный за постановку, — который умел бы так развлекать детей».
— Ты что, совсем свихнулся? — возмутилась мама. — Хочешь переквалифицироваться, в твоем-то возрасте? Спектакли про Петрушку ставить, не стыдно тебе, а? Это на тебя похоже! Не знаю, что на тебя нашло, и главное — теперь, как только у нас все более-менее наладилось с деньгами. Кукольный театр! И это вместо того, чтобы радоваться, что наконец-то твое репортерство начинает приносить доход!
Спустя некоторое время в Вене гастролировал какой-то цирк, и, разумеется, стоило показаться странствующим комедиантам, отец был тут как тут. Не получив никакого редакционного задания, по своей собственной воле, он без конца снимал дрессировщиков тигров и львов, наездников, воздушных гимнастов, огнеглотателей и клоунов. Когда он взял меня на какое-то представление, я обратил внимание, что, едва заиграла цирковая музыка, как у него на глазах выступили слезы. Он до утра просиживал в грим-уборных у артистов и слушал их нескончаемые истории.
А однажды, явившись домой, отец провозгласил, что хочет купить жилой автофургон и сопровождать цирк в качестве СТРАНСТВУЮЩЕГО ФОТОГРАФА.
— Почему бы и нет, — сказал он маме, — ведь снимать в цирке так интересно!
— Что за бред, — огрызнулась мама, — как ты себе это представляешь, дети же ходят в школу! Но если хочешь поехать один, — пожалуйста, на здоровье, только будь любезен, больше не возвращайся!
С моим братом Вальтером, которого он после моего ОТСТУПНИЧЕСТВА считал своим наследником и всячески подчеркивал эту преемственность, назвав его своим собственным именем, отец пережил второе, куда более счастливое, детство. Несколько лет (пролетевших, впрочем, быстро), пока малыш подрастал, он каждым своим жестом, движением и взглядом напоминал отца, а тот, в свою очередь, его просто боготворил. Апогеем и одновременно финалом этой эйфории стала их совместная турпоездка в палаточный лагерь. Мой брат уже перерастал отца, ставил палатку и разжигал костер он с куда меньшим восторгом, чем отец, а когда они вернулись, брат объявил, что старик, на его вкус, слишком ребячится.
Потом отец завел себе подружку, но эта попытка вырваться из рутины оказалась последней по счету. Поскольку он не мог не фотографировать все, что его интересовало и привлекало, он снимал и ее. Снимал такой, какой любил ее видеть, такой, какой она пробуждала в нем, уже немолодом человеке, иллюзию второй юности. И, разумеется, мама нашла эти фотографии, точно так же, как я обнаружил их, завернутые в красную шелковую бумагу, в ящике письменного стола.
48
«Австрийские друзья детей»(«Osterreichische Kinderfreunde») — основанная в 1908 г. общественная организация социал-демократической направленности, ставящая своей целью защиту прав ребенка.