История с воздушным шаром, которую я назвал бы радостной, — это история преждевременного взлета воздушного шара. Было это совсем недавно: мне, формально уже пенсионеру, дали задание снимать на Дне Ребенка, проводившемся на горе Лааберг. Ну, вот, поехал я туда и фотографирую, честь честью, как детишки качаются на качелях, съезжают с горки, смотрят представление кукольного театра, завороженно следят за трюками фокусника… А потом детям раздают воздушные шары, и вскоре сотни маленьких детских ручек выпустят веревочки, и шары взлетят в небо.
И дети уже с нетерпением ждут заветной минуты, но тут на трибуну взбирается какой-то партийный функционер и протискивается к микрофону.
«А теперь, дети, — картаво произносит он, — сюрприз! Вам выпала честь поприветствовать депутата Национального совета, господина такого-то. Депутата Национального совета такого-то, который не мог отказать себе в удовольствии выступить перед вами в этот радостный день!»
И вот на трибуну взгромождается какой-то толстяк, поправляет галстук и разводит руками, словно желая обнять всех собравшихся внизу детей одновременно. Ибо разноцветные воздушные шары взмоют в небо не для того, чтобы порадовать детей, а для того, чтобы возвеличить этого господина и его партию, дети — всего лишь средство для достижения этой цели, но именно за это он им благодарен.
«Дорогие дети, сегодня вы играете здесь и веселитесь, и правом на счастливую, мирную жизнь вы обязаны своим мамам и папам, мужественным, передовым борцам за…» и т. д.
А дети переминаются с ноги на ногу, не понимают ни слова и жадно косятся на свои воздушные шарики.
И вот только я собираюсь сфотографировать толстяка, ведь, в конце концов, это часть моей работы, и чувствую, как кто-то теребит меня за рукав. Оборачиваюсь и вижу маленькую девочку, она не отпускает мой рукав и, улыбаясь, глядит на меня.
«Папа Хениш, — спрашивает она, ведь дети меня знают и называют вот так, запросто, и я искренне этим горжусь, больше, чем любыми почетными знаками и крестами “За доблестный труд”, возможно, даже больше, чем Железным крестом первого класса, — папа Хениш, а тот дядя — тоже фокусник?»
«Да, — отвечаю я, — фокусник, но средненький, так себе, можешь на него не смотреть, если не хочешь».
Девочка снова улыбается, забыв о скверном фокуснике, глядит на свой воздушный шар и осторожно, осторожно выпускает его в небо. А я забываю о толстяке-депутате Национального совета, решительно отвожу от него объектив и фотографирую девочку. А потом просто опускаю фотоаппарат и восхищенно, не отрываясь, рассматриваю ее лицо, а она провожает взглядом воздушный шар, медленно и торжественно уплывающий в осеннее небо.
И в это мгновение, впервые уж и сам не знаю за сколько лет, я чувствую себя по-настоящему счастливым.
Я все еще мысленно слежу за воздушным шаром и созерцаю лицо девочки, и тут, взволнованно жестикулируя, ко мне подбегает партийный функционер и требует объяснений.
«Слушай, какой бес в тебя вселился, ты почему не сфотографировал депутата такого-то? И как ты разговариваешь со мной и с депутатом таким-то? Это же был самый важный сегодняшний снимок, и именно его ты не сделал!»
Мысленно я уже подбираю какую-нибудь отговорку, мол, пленка кончилась, или что-нибудь в этом роде, и тут все во мне восстает против любых отговорок и оправданий.
«Послушайте, дружище, — говорю я этому партийному функционеру, — мне казалось, что сегодня День Ребенка, а не День Функционера или Депутата. И даже если бы я сделал десять снимков функционеров и депутатов и только один снимок ребенка, фотопортрет девочки, которая весьма любезно отвлекла меня от вас, то я отдал бы их все за одну эту детскую фотографию. Мне осталось недолго, и я хочу наконец покончить с этой лживой лакировкой действительности, которую мне всю жизнь навязывали ты и тебе подобные, и обратиться, наконец, к настоящей фотографии!»
На мгновение партийный деятель потерял дар речи. Потом стал судорожно ловить ртом воздух. И, ловя ртом воздух, он лихорадочно подыскивал слова.
— А ты изменился, — заикаясь, выдавил он из себя, — да, ты изменился!
~ ~ ~
«Для меня главным всегда было фотографировать.
Все остальное не играло особой роли».
Вальтер Хениш