Плоть под моими пальцами стала каменной твёрдости, герцог де Морвиль содрогнулся всем телом, простонал, и я догадалась, что он вот-вот достигнет пика.
Это произошло, и я чувствовала это не только ладонью. Я чувствовала это всем сердцем, жадно выпивая дыхание герцога, легко целуя еле заметную морщинку между его бровей… И ещё я чувствовала, как напряжение оставило его – и телесно, и душевно. Он был здоров, он возвращался к жизни, и для меня это было самым настоящим счастьем. Потому что настоящее счастье – это когда ты радуешься не за себя, а за того кто дорог, кто близок, кого… кого любишь…
Герцог шумно вздохнул, словно просыпаясь, потёр лоб ладонью, покачал головой и произнёс:
- В этом доме срочно нужен Эбенезер.
С трудом заставив себя стряхнуть волнение и приятное оцепенение, я поднялась с колен. Моя рубашка промокла на груди, и правый рукав был мокрым до плеча, и сразу стало зябко и неприятно. Я пожалела, что не прихватила халат. Но если пойти за ним в спальню, это будет похоже на бегство. Я закатала рукава как можно выше, накинула шаль и завязала её на груди узлом.
- Вставайте, надо вас ополоснуть, - велела я герцогу и взяла кувшин с чистой водой.
Он молча подчинился и поднялся в ванне во весь рост. Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы полить де Морвиля хотя бы от плеч. Он забрал у меня кувшин и вылил остатки на голову, прямо на макушку, а потом выбрался из ванны и послушно стоял на коврике, пока я вытирала его и закутывала в простыню.
- Теперь можно и поужинать, - сказала я, и герцог так же молча кивнул.
Я гадала о причинах его молчаливости, пока мы прошли в столовую, пока я разливала чай и подавала холодную закуску, и нервничала всё больше. Вдруг герцог посчитал меня слишком распущенной? Вот так благородная девица – которая… которая… Теперь даже подумать об этом страшно и неловко. И что на меня тогда нашло? Какое помрачение?
- Прекращайте суетиться, Сесилия, - сказал герцог, когда я во второй раз переложила с места на место нож. – Садитесь и поешьте. Вы сегодня слишком устали и переволновались.
«О да, - мысленно ответила я ему, - но вовсе не из-за приезда королевы, чтобы вы знали, милорд».
Я села за стол, но поняла, что не смогу съесть ни кусочка. Зато в горле пересохло, будто я брела под палящим солнцем дня два, и по пути не попался ни один родничок. Чай в чашке был горячим, но я сразу же выпила чуть ли не половину. И всё это под внимательным взглядом моего хозяина, который смотрел на меня чуть исподлобья.
- Мы же решили не называть друг друга по имени, - сказала я, с превеликим трудом стараясь говорить ровно. – Чтобы случайно не оговориться…
- Я не оговорюсь, - ответил герцог почти равнодушно и добавил совсем другим тоном – негромко, чуть вкрадчиво: - И что это было, скажите на милость?
- Что? – перепугалась я и поставила чашку на блюдце, чтобы не расплескать чай – так задрожали руки.
- Что это было там, в ванной, - пояснил де Морвиль, продолжая смотреть на меня пристально, и под этим взглядом я заёрзала на мягком сиденье стула, как на камнях.
- Вам это прекрасно известно, - сказала я с преувеличенным воодушевлением. – Я немного разбираюсь в медицине и… вам пойдёт на пользу…
Боже, как фальшиво это звучит! Уши у меня загорелись, и я уставилась в чашку с чаем, рассматривая, как отражается там пламя свечей. Надо было сразу идти в свою комнату и ложиться спать, дорогая Сесилия. Или ты рассчитывала, что мужчина сделает вид, что не заметил, что ты вытворяла?
- Это только из-за медицинских показаний? – снова спросил герцог. – Сесилия, только из-за этого? – и он повторил, потому что я молчала: - Ответьте, для меня это важно.
- Нет, не только, - сказала я твёрдо и так же твёрдо посмотрела ему в глаза, сцепив под столом руки, чтобы унять дрожь. – Но мы решили, милорд… Сейчас ни для Фанни Браунс, ни для Сесилии Лайон не время любить.
- Да, конечно, - глаза у него вспыхнули, и стали похожи на две лужицы янтарного чая, в котором отражались золотистые огоньки. – Но я всё равно очень вам благодарен. Хочу, чтобы вы это знали. И ещё, что я буду ждать. И надеяться, что однажды для Сесилии Лайон придёт время любить.
Стало тихо, только потрескивали свечи, и я поняла, что ещё секунда – и упорство Сесилии Лайон против любви растает, как воск возле фитилька.
- Спокойной ночи, милорд, - я торопливо поднялась из-за стола, пока не успела растаять. – Приятных снов.
- Спокойной ночи, - отозвался герцог, но когда я была уже на пороге, окликнул меня: - На всякий случай проверьте, чтобы дверь была заперта, Сесилия.
Я остановилась, не поворачиваясь к нему, потому что в этот момент улыбка против воли появилась на губах.
- Может, мне ещё забаррикадироваться? – поинтересовалась я.
- Ну, я ещё не дошёл до того, чтобы ломать двери, - произнёс де Морвиль, - но близок. Вы правы, нам чертовски нужен Эбенезер
Не выдержав, я рассмеялась, и уже из коридора услышала, как герцог крикнул:
- Всё-таки, подоприте чем-нибудь дверь!
Влетев в комнату, я и смеялась, и плакала. Скорее всего, это была запоздалая реакция на сегодняшний день, и неизвестно, что ожидает меня завтра. Но сегодня я сняла промокшую рубашку и рухнула в постель, вспоминая не слова королевы и её настойчивое приглашение в столицу, вместе с изящным шантажом, а лицо герцога, когда он смотрел на меня и повторял моё имя в момент наивысшей страсти.
Всю ночь я видела во сне Ричарда де Морвиля, и делала с ним такие вещи, что то и дело просыпалась в восторге и ужасе. Ближе к рассвету я уснула, наконец-то, без сновидений, но проспала совсем недолго, потому что меня разбудил осторожный стук в дверь. Вскочив в постели, я не знала, что делать – отозваться или промолчать. Кто это – герцог или гвардейцы королевы? Но тут раздался голос де Морвиля:
- Сесилия, проснитесь. Мне надо уйти, я запру входную дверь…
- Да, милорд, - отозвалась я, с облегчением падая спиной на подушки и закрывая глаза.
- Меня не будет около часа, - продолжал он. – Никого не впускайте и ничего не бойтесь.
- Да, милорд, - снова ответила я и добавила: - Доброго вам дня и удачи.
- Может, откроете дверь и скажете мне это лично? – спросил он.
- Всего хорошего, милорд! – повысила я голос и зарылась лицом в подушку, заболтав ногами, чтобы дать выход нахлынувшим чувствам.
Одним небесам известно, что бы произошло, если бы я распахнула дверь и бросилась желать своему хозяину доброго дня. Возможно, поцелуями бы не обошлось. Внизу стукнула дверь, и я вздохнула свободнее. Да, Эбенезер был жизненно необходим.
Начался новый день, и я решила не терять время зря. Как и положено хорошей прислуге. А ведь я собиралась изображать из себя прислугу?
Умывшись и одевшись, я наскоро перекусила хлебом и холодной ветчиной, обнаружив, что страшно голодна. Выпила чашку чая, глядя в окно, за которым была улица – тихая, пустынная, будто и не столица вовсе.
Позавтракав, я согрела воды, провозившись с камином в кухне столько, что за это время можно было срубить дерево и напилить его на чурбаки. Пока согревалась вода, я успела смахнуть пыль с мебели в жилых комнатах, протереть полы и открыла окна, чтобы впустить в дом свежий воздух.
Потом я перемыла посуду, оставшуюся от ужина и чашку, из которой пила. Потом ополоснула ванну, стараясь не вспоминать, что происходило в ней вчера. Потом услышала, как стукнула входная дверь и вместо того, чтобы бежать в комнату герцога, замерла, прислушиваясь.
Но вместо грохота и топота, и грубых голосов королевских гвардейцев, раздался такой знакомый голос герцога де Морвиля. Он говорил с кем-то, и когда тот, второй, ответил, я выскочила из ванны и бросилась в прихожую.
Там стоял Эбенезер – мой дорогой Эбенезер! В том же самом чёрном, слегка потрёпанном камзоле с ярко начищенными медными пуговицами, в смешной старомодной шляпе с петушиными перьями, живой-здоровый и, как обычно, не слишком довольный. Он снял шляпу и теперь оглядывался по сторонам, хмуря седые брови. Я собиралась показаться Эбенезеру как-нибудь поспокойнее, чтобы поберечь старику нервы, но не удержалась. Взвизгнув от радости, я бросилась к нему на шею, и герцог отступил в сторону, чтобы мы не столкнулись.