Мне было слышно, как Эбенезер ведёт господина Люлли в комнату герцога, как господин Люлли обстоятельно и не менее важно, чем Эбенезер, расспрашивает де Морвиля о самочувствии, потом просит лампу, серебряную ложечку, горячие влажные салфетки, чтобы протереть руки, и бокал вина.
«Как же без вина!», - желчно подумала я, изнывая от волнения и нетерпения.
Осмотр продлился четверть часа, не больше, но для меня время тянулось убийственно медленно. Умом я понимала, что вряд ли Гаррет – ученик дяди – ошибся в диагнозе, но всё равно надеялась. Глупо, нелепо, но надеялась, что проклятие тут ни при чём, что дело в обыкновенной физиологии, что всё можно решить своими силами, без магических приёмов, заклинаний и прочего, что не подвластно обычному человеку. Кто, вообще, придумал эту магию? Зачем она?!.
Дверь стукнула, и я замерла, прислушиваясь.
Раздалось недовольное ворчание господина Люлли, он жаловался, что ему пришлось отпустить экипаж, и теперь придётся идти пешком. Но Эбенезер знал его, как облупленного, предпочёл не заметить намёка и посоветовал лавровишнёвые капли для бодрости.
Когда врач спустился на первый этаж, я на цыпочках пробежала коридор и зашмыгнула в комнату герцога.
- Ну что, Ричард? Что он сказал? – бросилась я к де Морвилю, который опять сидел в кресле.
- То же, что сказал Гаррет, - ответил он безо всякого выражения. – Это злые чары, медицина тут бессильна.
- Проклятие! – выругалась я и топнула в сердцах.
- Да, это – проклятие, - герцог по-своему понял мои слова. – Ничего нового.
- Да я не об этом!
Он промолчал, стиснув губы, и я не смогла сдержаться – слёзы брызнули из глаз.
- Не смейте сдаваться, - сказала я, стараясь, чтобы по голосу не было понятно, что я совсем раскисла. – Я попрошу королеву Гизеллу, чтобы она отправила людей на поиск Стефании Близар. Она сразу поняла, что дело тут нечисто, она предупреждала меня.
- Но это не значит, что у неё есть средство против материнского проклятия, - произнёс герцог. – Всем известно, что нет проклятия страшнее.
- Да что же это за мать такая! – взорвалась я, размазывая слёзы по щекам. – Какое право она имеет распоряжаться вашей жизнью?!
- Она дала мне жизнь. Кто дал, тот может и забрать.
- Не верю в это, - сказала я страстно. – Вашей матери нет на этом свете уже много лет. Мало ли что она сделала в прошлом. Ваша жизнь – это только ваша жизнь, и она принадлежит только небесам и…
Я хотела сказать «и мне», но остановилась на полуслове. Герцог подождал, потом поднял голову, поворачиваясь на звук моего голоса.
- Небесам и?.. Вы не договорили, Сесилия, - сказал он.
- И государству, - резко сказала я. – Вы нужны нашей стране, Ричард де Морвиль. И я сделаю всё возможное, чтобы наша страна вас не потеряла.
- У этой страны есть король, - слабая улыбка появилась на лице герцога. – И я уверен, что найдется много достойных людей, способных защитить и наше королевство, и нашего короля. Вы всегда преувеличивали моё политическое значение.
- Прямо уж! – я смахнула остатки слёз и поклялась, что не стану больше плакать.
Слезами делу не поможешь. Делу помогает только дело.
- Какие-то рекомендации господин Люлли дал? – спросила я, снимая с носа и засовывая в карман передника очки, к которым привыкла за время работы в королевском дворце.
- Оставил рецепт на столе, - ответил герцог.
Я взяла со стола исписанный крупным непонятным почерком листочек с вензелем королевской гильдии врачей. Раньше мой дядя тоже писал рецепты на таких листках.
- Компрессы из мяты, ромашки, - прочитала я, - слабительный сбор для очищения организма. Что за бред? – и я разорвала листочек на клочки. – Мы с вами позавтракали, а теперь идём гулять. Только сначала дайте мне две минуты…
Написав от имени герцога записку королеве Гизелле с просьбой разыскать волшебницу Стефанию Близар, я сбегала к Эбенезеру и отправила его с запиской вслед за господином Люлли. Конечно, вечером не придётся прийти во дворец, чтобы подать королеве Гизелле её вечерний шоколад, и я могу лично попросить её заняться поисками волшебницы, но лучше не терять даром ни одной секунды.
Ведь до дуэли осталось шесть дней…
Вернувшись к герцогу, я помогла ему одеться, сама натянула на него чулки и сапоги, а потом вывела во внутренний двор, поддерживая под руку. Я болтала без умолку, но сама не понимала и половины того, что говорю, а герцог всё больше молчал. И лицо у него было… Мне хотелось кричать в голос от злости и несправедливости, когда я видела, какое замкнутое и бледное у него лицо.
Самое страшное, когда ощущаешь собственное бессилие. Что-то подобное я пережила, когда думала, что дядю казнили по несправедливому обвинению, меня преследовали, как государственную преступницу, и самые близкие и родные люди отвернулись от нашей семьи. Но я могла свободно двигаться, я видела солнечный свет и могла видеть врагов. А Ричард лишен всего этого. У него осталась только я…