Настоящее решение всех таких проблем, касающихся прошлого и будущего, лежит в настоящем. Как указывал Рамана Махарши, и как наши тесты безусловно подтвердили, человек в любом случае не инкарнирован, т. е. не воплощён — Первое Лицо Единственного Числа не находится сейчас в каком-то теле, — так к чему вся эта шумиха вокруг реинкарнации?
Ещё меньше пространства и времени стоит посвящать тому роду бессмертия, которое заключается в славе. Платон, Шекспир и Моцарт (наряду с Иваном Грозным и Гитлером) не умрут полностью, пока живо человечество. (Что не будет продолжаться вечно; наш биологический вид, не говоря уже о нашей планете, звезде и галактике, несомненно, смертен.) Но какой загробной жизнью живут эти исторические фигуры? Они бессмертны отнюдь не в буквальном смысле. А как же миллиарды совершенно забытых смертных? Они — великие посредственности — списаны со счетов?
Впрочем, в определённом смысле настоящее бессмертие действительно приходит со славой; более того, в этом смысле и то, и другое доступно во всей их полноте вам и мне. Будда обнаружил, что он «чтимый во всём мире Единый», и наши тесты дали нам всё необходимое, чтобы сделать то же самое открытие самим и в отношении себя. Тот, кто я на самом деле есть, действительно знаменит во всей Вселенной из бесчисленных галактик, везде и всегда, где и когда есть воспринимающие существа, которые могут заглянуть внутрь. Наши тесты, с очень незначительными изменениями, могли бы привести всё внеземное, вместе с нами, к единственному Названию и единственной Славе, которыми стоит обладать, — продемонстрировав, что мы уже вознеслись до положения ярчайших звёзд, до вершины вневременного престижа и величия, — не путём присоединения к псевдобессмертным, а путём того, чтобы быть самим Бессмертным. Что, конечно, должно положить конец всем остаткам страстного желания личного выживания во времени какой бы то ни было разновидности.
Итак, по всем этим причинам я нахожу перспективу продолжающейся после смерти жизни Д. Е. Хардинга абсурдной и нереалистичной, и в любом случае крайне нежелательной.
Но остаётся один аргумент в пользу личного выживания, к которому нужно отнестись серьёзнее.
Я имею в виду интуитивное предчувствие — фактически настойчивое требование — того, что (поскольку невозможно поверить, что Вселенная в своей основе порочна) ужасное зло этой жизни будет как-то исправлено в следующей. Кто не испытывает иногда чувства, что только соответствующие благодеяния и полное признание, на тех или иных небесах, незамеченных и невознаграждённых добрых дел — вместе с уравновешивающей их карой, в каком-нибудь подходящем мучительном аду, за оставшиеся безнаказанными злые дела, — что только эти компенсации примирят нас с несправедливостью условий человеческого существования? Ведь с точки зрения нравственности, эта жизнь, конечно, лишена смысла — и совершенно возмутительна, — если у неё нет продолжения, если нет ничего похожего на Страшный Суд, если злу позволено сходить с рук, если за ним остаётся последнее слово?
Что ж, наше нравственное возмущение — хотя и более чем оправданное — не лучший инструмент установления фактов. Хуже того, оно лоснится от толстого слоя шаблонных проблем, которые оно ставит, скрывая их под эмоциональными и поверхностно условными тезисами об ответственности, которые изобилуют противоречиями. Решили ли дурные люди по своей воле стать таковыми — будучи яйцеклетками, когда выбирали свои гены и хромосомы, или будучи младенцами, когда выбирали своих родителей и окружающую среду, или их изначальное порочное решение было принято позднее? А хорошие люди сходным образом замыслили стать хорошими? Что станет с нашей постоянной готовностью расточать похвалы и возводить обвинения, когда мы посмотрим чуть более внимательно на предмет нашего суждения? Какая у нас причина отрицать, что «знать всё значило бы простить всё»?
От этого, конечно, человеческая порочность не становится менее порочной, а человеческая доброта менее доброй. Скорее это значит, что разрешение всегда мучительной и часто душераздирающей загадки проявления в нас добра и зла следует искать на нашем самом глубоком из всех уровней, в месте их происхождения, где они ещё не разграничены, в их ещё не человеческом Источнике. Ещё раз повторю, если есть ответ на наш вопрос, он в том, чтобы увидеть, у Кого он есть, сейчас. Нужно только разобраться в своём Я, и всё остальное станет ясно.
Нашей совершенно необходимой, но условной исходной посылкой является то, что мы, люди, представляем собой очень много индивидуумов, действительно отдельных существ, или «я». Что вы и я являемся только собой, но никак не друг другом. Что, следовательно, моя радость и моё страдание, моя заслуга и моя вина — просто мои, частная собственность, никак вас не касающаяся, и наоборот. Но, как мы снова и снова отмечали в ходе предшествующего исследования, это в высшей степени удобное допущение совершенно не работает. На самом деле, это наша самая главная ошибка, или «первородный грех», искупление которого есть истинная задача нашей жизни. И именно здесь — если головоломки о добре против зла и о прошении против морального осуждения должны быть решены — важно наконец сказать правду. То есть правду о том, кто мы в действительности есть, о том, что есть только Единый — Одно Бытие, Осознание, Реальность, Источник, наше Истинное Я, Вневременный и Вечный Союз, — называйте это Он или Она, Оно или Я, или как вам ещё угодно. И о том, что есть все основания рекомендовать его традиционные описания как Вечного Искупителя и Спасителя Мира, а также Любви, что движет Солнце и светила, Всеобщего Сострадания, которое, отождествляя себя с худшими проявлениями детей времени ничуть не меньше, чем с лучшими, делает эти различия бессмысленными. Нравится вам это или нет — общая вина и страдания во искупление чужих грехов оказываются реальными фактами, как только мы начинаем смотреть сквозь время и его разделённость и видеть Вневременное. В конце концов, чтобы прибыть к Бессмертному, я должен в душе знать, что вся порочность и боль мира, в той же мере, как его доброта и радость, — навеки принадлежат мне. Сойдясь таким образом вместе во Мне (не в Д. Е. Хардинге, конечно), они уже больше не являются хорошими и плохими в традиционном смысле, приемлемыми и неприемлемыми. В реальности, которая есть Вечность, всё хорошо, и ничто на самом деле не идёт не так.
Ничему из этого не следует верить, просто пассивно принимать на слово. Это будет пустым фразёрством до тех пор, пока не будет проверено в настоящем моменте, пока я активно не докажу это себе, уделив внимание данным фактам и перестав откладывать это на будущее.
Вот я и вернулся во Вневременное. Неизбежные муки и неотъемлемая бессмыслица мира времени вернули меня к моим чувствам, и я ответил на вопрос, который задавал себе на протяжении этой главы: действительно ли я заинтересован в осознании Вневременного, а не в продолжении моего существования после смерти? Ответ — Да. Отвечаю так по всем тем причинам, которые я привёл, но прежде всего по этой последней причине: что только в этой Вневременной Реальности, которую я так явно воспринимаю в моём центре, и только будучи ею, можно устранить всё зло и мучения моих часовых поясов. И под Вневременным я не имею в виду некий смутный, мистический, труднодостижимый стержень временного мира, а просто СЕЙЧАС, неотвратимый обыкновенный момент, когда Бессмертный Единый — кто есть не кто иной, как Первое Лицо Единственного Числа Настоящего Времени, — так ясно показан. Как говорит Кабир:
Если ваши оковы не разорваны, пока вы живы, какая может быть надежда на освобождение в смерти? Это просто пустая мечта — что душа соединится с Ним, потому что она отошла от тела. Если вы нашли Его сейчас, вы найдёте Его и потом: если нет, вы просто станете жить в Городе Мёртвых.
Практически не вызывающее возражений предположение, лежащее в основе всех вопросов о моей смертной природе, состоит в том, что я — тленен, дитя Времени не в ладах с родителями, погрязшее во Времени, если вообще не обречённое утонуть во Времени. Автоматически я принимаю как должное, что мой лучший и, возможно, единственный шанс на выживание в том, чтобы, пока я жив, как-нибудь выбраться из Времени на твёрдую почву Вечности — при помощи аскетических практик, слепой веры, медитации, альтруизма, или (помоги Господи!) философских изысканий — не знаю чего. И вот я брошен в море Времени, одна голова над водой, я сейчас пойду ко дну, и я цепляюсь за набор спасательных тросов, ведущих в Вечность, таких слабых, скользких и истрёпанных, что мои шансы быть вытащенным на берег ничтожны. Такое создаётся впечатление.