И снова всё становится ясно, когда мы чётко разделяем два совершенно различных значения, скрытых в термине ум или сознание, — спутанная масса постоянно меняющихся переживаний во времени, с одной стороны, и вневременный, простой, никогда не меняющийся, единый Испытывающий их — с другой. Я имею первые, Я ЕСМЬ последний. И так же, как Я ЕСМЬ ЗДЕСЬ взрывается, чтобы вобрать в себя всё, что есть там, — и Север и Юг, и верх и низ, — так же Я ЕСМЬ СЕЙЧАС взрывается, чтобы вобрать всё, что есть тогда, — и прошлое и будущее, и первые страницы истории мира и последние.
Всё равно, этот взрыв осознания, исходящий из моего Центра, бессилен потревожить, того менее опровергнуть, хоть одно из бесчисленных доказательств моей смертной природы, обступивших меня. Наоборот, он освещает тот факт, что всё, что я заключаю в себе, всё, что относится ко мне, недолговечно — или обречено, или умирает, или мертво.
Позвольте мне напомнить себе, о ком я говорю. Что это за «я», которое живёт и умирает? Ранее в этом исследовании я обнаружил, что я на удивление гибок, приспособляем к каждому случаю, когда он возникает. Я представлен во множестве упаковок различного размера и в разной обёртке. В частности:
1. Существует будничная, привычная версия меня: тот, чьё описание и фотография фигурируют в моём паспорте, тот, кто немигающе уставился на меня из зеркал, тот, кого другие люди и их камеры находят в метре или двух отсюда. Максимум я бы дал этому человеческому воплощению меня ещё несколько лет.
2. За пределами него расположены всё более далёкие и более всеохватные аспекты меня — такие как мой дом, моя страна, мой биологический вид, моя планета. Хотя эти надчеловеческие воплощения продлевают мою жизнь за пределы могилы, это только на время. Даже моя звезда и галактика не могут сделать ничего больше, чем отсрочить чёрный день. Даже тело моей вселенной тленно. Что началось, то закончится.
3. Далее существуют гораздо более близкие, менее всеохватные подчеловеческие воплощения, которые являются формой, принимаемой мной при всё более и более близком рассмотрении, и которые так же жизненно необходимы для меня, как и все остальные. Они тоже поразительно смертны. Я не знаю, сколькими клеточными смертями я умер с тех пор, как начал писать это предложение. Что касается моего атома, одно круговое путешествие его движущихся по орбите электронов знаменует его невообразимо краткий срок жизни.
4. Наконец, существует Центральный Регистратор всех этих рождений и смертей; также известный как Безвременный Инспектор или Картограф мира времени, со всей его градацией масштаба, расстояния и долговечности; также известный как Первое Лицо Единственного Числа, которое, будучи избавленным от каждой принадлежащей ему смертной вещи, способно принять на себя все те микрокосмы третьего лица; также известный как неподвижная Ступица Колеса Жизни и Смерти, включая все его колёсики внутри колёсиков.
Итак, подведём итог: с одной стороны, как (4), как это метафизическое Обнажённое Бытие или Не-вещь-но-Осознание здесь, в моём Центре, я неизменен, безвременен, бессмертен. С другой стороны, как (1), (2), (3), как столь богато одетый, как столь впечатляюще воплощённый и наполненный до краёв всеми теми последовательностями «физических» вещей снаружи на моей периферии, я полон времени, постоянно гибну и возрождаюсь, постоянно меняюсь — беспрестанно, необычайно. Нельзя не прийти в восхищение от этой колоссальной, неистощимой напористости. (Тест VII «Прощаемся со смертностью», ясно даёт мне всё это понять.)
Я нахожу, что бессмысленно рассматривать одну из этих ипостасей, или Центр, или Периферию — как реальную, а другую как нереальную: или же как нечто менее реальное и фундаментальное, менее истинное Я, чем другое. Я не знаю, на каких основаниях можно вынести такое суждение, или как его можно проверить, или что оно может значить.
И я нахожу, что мало смысла говорить, что одно из них зависит от другого. Что моё нефизическое сознание здесь имеет в качестве основания тот физический мир. Или, наоборот, что тот мир — случайность, нечаянная и ненужная забава или проекция этого Сознания, которое расположено здесь, в его сердце. Они образуют единое целое, они представлены вместе и не подаются отдельно. Я не столько понимаю это или верю этому, сколько вижу это. Например, я ВИЖУ, прямо сейчас, что эта Пустота здесь есть эти очертания и эти цвета, эта страница и эти руки, — а не содержит их.
Другими словами, как настаивает дзэн, форма есть пустота и пустота есть форма, Нирвана — не что иное, как Сансара, Лотос Просветления един с Болотом Заблуждений, которое есть его среда обитания. Каждый раз, когда я превозношу одного из этой пары за счёт другого, я попадаю в беду, и мой враг Смерть приобретает надо мной власть — Бог не существует без своего мира так же, как мир не существует без Него. Но когда я воспринимаю — когда я сознательно переживаю — их абсолютное единство, я обнимаю Смерть как своего друга. Даже для Бога — особенно для Бога, — как говорится в пословице, всегда что-нибудь найдётся. Святая, но и радостная истина в том, что Он не может обойтись без каждой вещи. Но это слишком мягко выражаясь. Уолту Уитмену удалось лучше:
Мир после смерти
Не воображайте, что воскресение — иллюзия. Это не иллюзия, это истина.
Воскресение — это откровение о том, что есть, трансформация вещей, переход в новизну.
Почему бы не увидеть себя уже воскресшими?
Какая же тогда жизнь «по ту сторону»?
Я не знаю, какая она. Я точно знаю, что она собой представляет!
Заглядывая внутрь сейчас и не находя здесь ни малейшего следа жизни, а находя лишь Пустоту, в которой нет даже пылинки, я не могу быть более мёртвым. И всё же, заглядывая снова, я вижу, что не могу быть более полным жизни. Это Пространство какое угодно, только не пустое. Не заполненный никакой собственной жизнью, я сразу наполняюсь жизнью других, мира. Что это может быть, если не истинная жизнь в воскресении? Всё это — эта бесконечно богатая, цветная, шумная, полная событий, постоянно меняющаяся, всегда новая и непредсказуемая сцена передо мной, просто такая, какая она есть, — ЭТО жизнь после смерти! Что виделось таким загадочным и смутным, что казалось спрятанным «за завесой», было на самом деле скрыто лишь благодаря своей чрезмерной очевидности! Это как раз то, что нужно! Именно так и можно быть посмертным.
Я говорю не о своём выживании, не о своём безопасном прохождении сквозь смерть с целью возобновить жизнь с того места, где она была прервана.
Отнюдь нет. Нет «переходящих остатков», нет переправ для пересечения реки Смерти, и её нельзя переплыть. Я утонул. Эта жизнь на дальнем берегу есть совершенно новая жизнь, божественная жизнь.
Здесь настойчиво возникают два вопроса:
1. Действительно ли это будет посмертной, истинной жизнью после смерти и пребыванием на самих Небесах? Или это то, что думает большинство людей, — просто способ прожить свою жизнь в свете её конца, и никак не полное погружение в смерть и не переход на ту сторону? Разве на самом деле такие «смерть» и «воскресение» не слишком легки, чтобы быть правдой? Скорее фигура речи, чем нечто реальное?
2. Второй вопрос: если это действительно нечто реальное, истинная жизнь после смерти, то что в ней так непохоже на жизнь до смерти, что в ней такою особенного, такого божественного? Пока я не увижу каких-то поразительных отличий — каких-то радикальных улучшений старой жизни перед смертью, — я не смогу полностью отделаться от чувства, что речь идёт о двух способах говорить и вести себя, а не о двух царствах бытия, разделяемых смертью. Иными словами, мне бы надо убедиться, что простой разворот стрелы моего внимания на 180°, из положения «прямо наружу» в положение «прямо внутрь», достаточен, чтобы мгновенно меня доставить из одной жизни в другую. Оружие не выглядит таким уж смертельным.