Например, возьмём эту страницу в рукописном или напечатанном виде. Я могу прочесть её только потому, что мне удаётся держать её на правильном расстоянии — почти ровно тридцать сантиметров. Сократите это расстояние до трёх сантиметров, и слова — полные смысла — превращаются в бессмысленные чёрные знаки на белой бумаге. Ещё ближе — при условии, что я вооружу своё зрение соответствующими оптическими и электронными устройствами, — и плоская бумага преображается в скопления вытянутых волокон, за которыми следует набор бесцветных структур, называемых молекулами; за молекулами (уверяют меня физики) скрываются всё труднее различимые, нематериальные, невесомые псевдоштучки, называемые атомами, бесконечно малыми частицами или волнами, кварками; и, наконец, само пространство, заполненное энергией. Ни эта страница, которую я читаю, ни что бы то ни было другое не выдержит ближайшего рассмотрения.
Не во всех деталях, конечно, но в общих чертах и в принципе таково непостоянное, неоднозначное, в высшей степени двусмысленное — и по-настоящему магическое — строение любого X, любой вещи. X никогда не бывает чем-то чётким и определённым: сама его природа зависит от того, как на него смотреть: в частности, от того, откуда на него смотреть, от расстояния.
Не в бровь, а в глаз! Я — не исключение. Как Д. Е. Хардинг, я точно такой же — потому что я тоже вещь, X. На самом деле именно эта магия дистанции делает меня особенной, единичной, очень определённой, измеримой, фотографируемой, поддающейся взвешиванию, локализованной сущностью со своей собственной историей. Благодаря ей у меня есть имя и адрес, я нахожусь в ОДНОМ месте и столетии, а не в другом, и т. д. Ограниченность, специфичность, сложная обусловленность, относительность — в каком-то смысле нереальность — это не случайности, а сам материал, из которого я состою. (Прошу прощения за пустую болтовню, но я не то, что я есть без того, чем я не являюсь: я существую как я, потому что я не существую как вы: моя разновидность существования — это также и несуществование.) А если это всё вызовет у меня сомнения, мне просто нужно будет попросить друга сфотографировать меня. (Скольким мы обязаны этому разрушающему иллюзии изобретению — фотоаппарату, этому сравнительно беспристрастному, почти неподкупному свидетелю обвинения!) Я замечаю, как старательно мой друг держит этот инструмент на нужном расстоянии. Ближе, и у него получится неузнаваемый нос, рот или глаз, потом — нечеловеческая клякса; дальше, и будет неузнаваемый карлик, и затем нечеловеческое пятнышко, не имеющая размера точка, полное ничто. Что он и его фотоаппарат сделают (точное словцо!) из этого X — если вообще что-нибудь сделают, — зависит только от него.
Объяснение, которое современная физика даёт многоуровневой и неуловимой вещи, называемой мной, наполняет это краткое описание моего строения выразительными подробностями — большинство из которых подтверждается такими многочисленными и проверенными доказательствами, что я должен принять их. Что я и делаю — с благодарностью и, по сути, с энтузиазмом и восхищённым изумлением. И я отнюдь не одинок в этом. Множество красиво иллюстрированных книг и искусно сделанных фильмов, доступных сегодня, изображающих чудесные метаморфозы человеческого существа с позиции то приближающегося, то удаляющегося наблюдателя, хорошо известны, даже популярны. Позвольте мне воспользоваться этим примером. Начиная наблюдение со «среднего» или «нормального» расстояния, наблюдатель получает чёткую картину человека, известного под моим именем. Он подвигается ближе, и эта картина сменяется частями и фрагментами человека, теми или иными органами — которые сами, несомненно, не являются человеческими. На смену органам приходят ткани, которые в свою очередь превращаются в клетки, затем только в одну клетку. Это существо — отдельный организм, не особенно зависящий от клеток-спутников, т. к. в надлежащих лабораторных условиях его жизнь можно поддерживать бесконечно долго. Таков этот X, которым я являюсь на определённом расстоянии в пространстве, — гораздо более приземлённое существо, чем та муха, жужжащая на оконном стекле! (И, между прочим, то же самое я представляю собой на определённом промежутке времени: около восьмидесяти лет — могу сказать с точностью до месяца или даже недели — я был исключительно таким примитивным животным, одной клеткой. Убедительный довод!) И, при ближайшем рассмотрении, это животное оказывается вовсе не животным, а органеллами (хромосомами, генами и т. д.), которые, при ещё более близком рассмотрении, оказываются сложными органическими молекулами (ДНК, например), а затем и гораздо более простыми молекулами, в которых не остаётся и последнего намёка на жизнь и цвет. Оставив позади даже их, мой наблюдатель (всё ещё наблюдающий, не забудьте, X, меня) переходит к атомам — каждый из которых подобен солнечной системе: так же заполнен пустотой, так же заполнен пространством, как огромная солнечная система, — и к субатомным частицам, которые ни в каком смысле вообще не являются вещами и точно не являются твёрдыми или материальными объектами; даже их местонахождение никогда не ясно. Что касается кварков, которые на данный момент определяют предел научного проникновения в X, в меня, кто может сказать, что они такое, — если вообще можно утверждать, что они существуют? Знак снова предупреждает: «Назад!» Подойдите ко мне, и вы увидите, насколько поверхностны мои человеческие качества; приблизьтесь ко мне вплотную, и вы обнаружите, что ничего не видно. И всё это (как будет всё более очевидно в ходе нашего исследования) по одной простой причине: меня здесь нет, меня нет дома. Д. Е. Хардинг никогда не был реальностью «здесь и сейчас». Он — феномен «там и тогда»[6].
И это только первая половина рассказа моего путешествующего наблюдателя — часть, направленная внутрь. Вторая половина, ещё более захватывающая, — это то, что он обнаружит, когда (продолжая внимательно следить натренированным взглядом, чтобы X был в центре всего) начнёт увеличивать среднюю дистанцию, на которой ненадолго появляется человек, и станет всё больше удаляться. Человека поочерёдно сменят дом, город, страна, континент; затем планета (Земля), за которой последует солнечная система (Солнце), потом галактика (Млечный Путь) и, наконец, скопления галактик, быстро сжимающиеся до точек света в огромной необозримости, готовых вот-вот совсем исчезнуть.
Итак, история путешествия, направленного вовне, и история путешествия, направленного внутрь, заканчиваются практически одинаково, и каждая из них дополняет и подтверждает другую. Так или иначе, это человеческое существо оказывается всякого рода нечеловеческими существами, которые в конце концов оказываются вообще никаким не существом, а фактически пустым местом. Подобно миражу, или радуге, или блуждающему огоньку, я — особый вид галлюцинации. Поистине, я — то, чем назвал меня Шекспир, сказав, что «мы созданы из вещества того же, что наши сны»[7]. И «завершится сном» это вещество или нет — вот вопрос, к которому мы подходим.
Я — то, что нужно для того, чтобы быть мной
Мастера дзэн полностью отождествлены с Природой.
Конечно, какая-то часть меня протестует — и всё равно считает, что я — человек посередине, не сердцевина и не наружная кожура луковицы, а её средний слой. Я жалуюсь, что нельзя смотреть на меня слишком близко, потому что вне поля зрения остаётся так много всего, что является мной, и нельзя смотреть издали, потому что в поле зрения попадает так много всего, что не является мной. Но этот довод не достигает цели: это просто уклонение от сути дела. Я всё ещё не знаю, кто я (или что я). В этом ещё предстоит разобраться, это предстоит решить на основании фактов, а не на основании сложившихся убеждений или с чужих слов. В любом случае, сразу очевиден ряд веских и вполне понятных причин для признания того, что я не могу быть одноуровневой вещью, «просто человеком» — что бы это ни значило.
6
Говорили, что каждая строчка (мифических) будд до Шакьямуни завещалась преемнику как передаточная