Один из клочков тумана наполз Аллаин на лоб, и у неё закружилась голова.
- Я, пожалуй, посплю немного, - пробормотала Аллаин. – Ты не возражаешь?
- Конечно, нет, - ответил Летор странным голосом. – Я не стану спать, я буду сторожить твой сон… Ведь я всего лишь пёсик, которого взяли поиграться, а потом выбросили за ненадобностью, потому что надоел.
Летор говорил что-то ещё, но Аллаин уже утаскивал сон…
…Аллаин оказалась на осенней улице, полной шелестящих деревьев, жёлтых листьев и чудных, скучных, прямоугольных домов. Рядом с Аллаин ковыляла какая-то старушка в потёртой шубке, пуховом платке и толстых, несуразных сапожках из серого войлока.
Аллаин прищурилась, пытаясь отодвинуться, чтобы разглядеть старушку – и у неё защемило сердце. Нет, это была не бабушка Зоас. Это была какая-то другая бабушка, но почему-то до слёз, до боли знакомая и родная. Вдруг осень очень резко сменилась зимой, листья превратились в снег. Бабушка в широкой рыжей шубке вдруг развернулась и пошла прочь от неё, по узкой тропке среди сугробов крошечного скверика.
- Бабушка, бабушка, куда же ты от меня? Нам совсем не туда! – закричала Аллаин. – Стой, стой! Вернись! Иди ко мне!
Но бабушка не отзывалась и не оборачивалась. Тогда Аллаин, спотыкаясь, ринулась следом, петляя среди высоких сугробов, и вдруг увидела, как бабушка выходит на другую улицу, сухую и чистую, солнечную и абсолютно весеннюю. Там её ждала молодая женщина с коляской, а в коляске сидела в подушках маленькая девочка. Бабушка сказала что-то женщине и склонилась к девочке, заботливо поправляя складочку на покрывальце, и Аллаин явственно ощутила, что все они совершенно счастливы. И тогда Аллаин заплакала…
…Аллаин поперхнулась собственными всхлипами и криками и, конечно же, проснулась. Летор Егов, как ни странно, сидел поодаль, устремив голубые глаза в никуда, но не спал.
«Что за чепуха эти здешние сны!» – подумала Аллаин, размазывая слёзы по лицу, и тут же скривилась: - «Ой, что же я делаю! Я же теперь буду похожей на крокодила!»
Слово «крокодил» развеселило её, и она засмеялась, но тут же вспомнила несчастного Алабадина – и снова пригорюнилась. Летор Егов встал, подошёл к Аллаин, присел на корточки и стал гладить по голове, приговаривая: - Маленькая ты моя, маленькая, успокойся, успокойся… Тебе тоже снился ужасный сон?
Но Аллаин ещё сильнее зарыдала и пала ему на грудь. Так они сидели, прижавшись друг к другу, два живых комочка, заброшенные в Пустомирье, где реальными были только сны.
«Мне хорошо с ним», - подумала Аллаин отстраненно. – «Может быть, я полюблю его. А что ещё остаётся делать тут? Но как же тогда Эндор?»
- Наверное, я был неправ, что втянул тебя в свои разборки с О, - сказал вдруг Летор. – Теперь ты страдаешь из-за меня. Хочешь, я постучусь назад и умолю О взять нас обратно? Хоть бы и пёсиками. Мы будем любить друг друга. И чёрт с ней, с этой О! В конце концов, на неё можно эмоционально и психологически воздействовать. А песни… обойдёмся без них, а?
- Летор, но ведь на самом деле ты не хочешь этого, верно?
- Верно… - Летор совсем поник головой.
- Зачем же ты зовёшь назад?
- Я не хочу, чтобы ты погибла из-за меня. Лучше я останусь здесь. Здесь так тягостно и тоскливо, и некуда идти, что я, наверное, скоро умру. Один.
- Почему же ты тоскуешь? Ведь тут много снов! Во снах тоже можно жить. Позволь лишь затянуть себя…
- Но нет моих снов. Все чужие. Наверное, сны неразрывно спаяны с тем местом, с которым ты кровно и нервно связан. Возможно, так не со всеми. Возможно, так только со мною. Потому я и не мог творить для О. Потому-то мне так тяжело здесь. Я хочу умереть, Ал.
- Ты всегда был таким нервным и слабохарактерным?
- Я не слабохарактерный. Мне тоже снился сон, просто я заставил себя проснуться раньше, чем ты. И в этом сне ко мне приходил сам Генеральный Злодей Всех Миров и Народов – Главный Бес. И сообщил, что я никогда не выберусь из снов, и потому лучший выход – затеряться в них. Это – самое весёлое существование, разнообразное и ярчайшее. Полнейшая эйфория. А прекраснее всего то, что потом переходишь в Мир Мёртвых легко и безболезненно, в сонном забытье. Мол, что мне стоит? Ведь я и так был певцом чудес. Он искушал меня. Говорил, что барды прямо-таки созданы для пребывания в эфемерном пространстве эйфорических снов. А я не желаю уходить в забытьё. Я хочу жить по-настоящему, в реальности, и умереть среди друзей или на сцене, ярко и громко, как подобает настоящему барду!