Я предаю себя, потому что злюсь на него за то, что он выгнал меня из своего пузыря, и в то же время хочу, чтобы он снова вполз в мою жизнь - я бы приняла его с распростертыми объятиями и...
Но тут он стягивает с себя толстовку и наклоняет голову к моим подушкам.
— Хочешь, чтобы я легла?
Малакай медленно кивает, снимая ботинки, его глаза не отрываются от моих, пока я жую губу и смотрю между ним и подушкой.
— Я в полотенце.
— Ты можешь его снять?
Задыхаясь, я качаю головой.
Он только пожимает плечами и переходит на противоположную сторону кровати, как будто он не был призраком в моей жизни в последнее время - на той стороне, на которой всегда спал, когда пробирался в мою комнату, чтобы обнять меня. Иногда я притворялась, что мне снятся кошмары, и посылала ему сообщение, чтобы он пришел обнять меня, пока я не засну, или шла к нему в комнату и спала, прижавшись к его груди, а он вдыхая запах моих волос, словно для него это наркотик.
Пока он не отгородился от меня.
Разве это неправильно - чувствовать, что он предал меня, пойдя на это свидание? Не думаю, что кто-то из моих подруг поступает так со своими братьями.
Они точно не представляют, как трахаются с ними.
Но мне почему-то все равно. Мне все равно, что это запретно - хотеть лежать в его объятиях и чувствовать тепло его тела, хотеть смотреть на него, когда он еще не смотрит на меня, чувствовать бабочек, когда я слышу, как открывается мое окно или скрипит моя дверь, когда он протискивается в нее.
Я больна - больна от того, что хочу своего брата.
Малакай спускает одеяло, и я пробираюсь под него, не выпуская из рук полотенце. Мои голые ноги гладкие под тканью, и мое сердце замирает, когда он снимает ремень и стягивает свои байкерские штаны, оставаясь в одних трусах.
У мамы в соседней комнате играет музыка - "One Way or Another" группы Until the Ribbon Breaks звучит громче, чем нужно, и она повторяет ее и выкрикивает слова, вероятно, используя кисточку в качестве микрофона.
Она иногда такая глупая. Я люблю свою маму.
Я не свожу глаз с Малакая, его огромное присутствие меняет энергетику комнаты.
Надеюсь, он не видит, как сильно он на меня влияет - мой пульс бьется, а изо рта течет слюна, когда я пытаюсь беззвучно глотать. Мне кажется, что между ног у меня лужа.
Я должна быть в бешенстве, но сейчас я немного ослеплена. Завтра я снова разозлюсь и заставлю его извиниться за то, что он был мудаком по отношению ко мне в течение нескольких недель.
Мой клитор болит, когда я наблюдаю за движениями его тела. Он стягивает с себя футболку, обнажая свой скульптурный торс - пресс, над которым он работает каждый день, новые чернильные рисунки на груди и плече, ползущие вниз по бицепсу, - позолоченный луной, светящей в мое окно.
Он проскальзывает под одеяло и натягивает его на нас, а я крепче сжимаю полотенце, даже когда оно распахивается спереди, обнажая меня - но он не видит моей обнаженной кожи. Он не видит моих мурашек по всему телу, и, надеюсь, он не ликантроп и не способен учуять мое возбуждение, как это бывает в романтических книгах.
— Как прошло свидание? -спрашиваю я, надеясь, что в моем тоне нет ни капли ревности.
Прежде чем он успевает развести руками, я раздраженно качаю головой и выдавливаю из себя новые слова.
— И не думай, что, поговорив с тобой, я прощаю тебя за то, что ты вел себя как придурок. Если тебе нужно спать в моей постели, хорошо, но мы поговорим об этом завтра. Итак, да, как прошло свидание?
— Ты злишься на меня, - показывает он, констатируя чертовски очевидное.
— Совсем нет, - саркастически отвечаю я. — Как прошло твое свидание?
— Оно закончилось, как только началось, - показывает он, очень неловко, учитывая его позу. — Почему ты злишься на меня?
Он что, серьезно?
— Потому что ты не подпускаешь меня после того, что произошло в палатке, - говорю я, и румянец пробирается по моей шее и щекам. — Ты сказал, что не будешь ко мне прикасаться, а сам пытался меня поцеловать! -шиплю я, вскидывая руки вверх и забывая о своем полотенце. —А потом, пуф, ты исчез. Ни слова. Ты не приходил в мою комнату, и мне было очень одиноко.
Я смотрю на него и слышу тихий смешок, когда он ухмыляется.
— Почему ты смеешься надо мной?
— Ты милая, когда злишься.
Он вздыхает, и я скрещиваю руки на одеяле.
— Что ты имеешь в виду, говоря "все закончилось, как только началось"?
— Я не... - Его руки замирают, глаза изучают мое лицо, прежде чем он продолжает. — Опытный.
— Лжец, - огрызаюсь я. — Ты не выглядел неопытным в палатке со мной. На самом деле, ты, кажется, точно знал, чего хочешь.
— От тебя, да, - говорит он. — Я чувствовал себя комфортно только с тобой.
— О, - говорю я, сведя брови вместе. — Ты хотя бы поцеловал ее?
Эти слова как яд на языке, и я внутренне прошу, нет... умоляю, чтобы он этого не делал. Но у меня нет причин раздражаться, если он это сделал. Опять лицемерие, ведь мне приходилось встречаться с Паркером и Адамом.
— Нет,- показывает он. — В этом у меня тоже нет опыта.
— Ты раньше ни с кем не целовался?
Он качает головой, и я сажусь, прижимая одеяло к груди.
— Но ты пытался меня поцеловать.
— Какую часть того, что я чувствую себя комфортно рядом только с тобой, ты не понимаешь? Ты целовала кого-нибудь раньше?
Поразмыслив, стоит ли отвечать правдиво или нет, я решаю, что честность - это главное. Я киваю, и в его глазах вспыхивает что-то опасное.
— Не понимаю, почему это тебя шокирует. Ты что, забыл, что мама уже несколько месяцев посылает меня на свидания?
Его челюсть не двигается, и я могу поклясться, что на секунду он начинает злиться, прежде чем выражение его лица смягчается.
— Ты можешь показать мне, как?
Я моргаю.
— Показать тебе, как целоваться?
Он медленно опускает подбородок к груди, кивая.
— Разве ты не слышал, что я сказала о ситуации с палаткой? Я твоя сестра, - шепчу я, вспоминая, что мама в соседней комнате настраивает песню на тихий лад. — У нас были бы большие проблемы с родителями.
— Никому не нужно знать. Я умолчал о том, что произошло в палатке, и обо всех тех случаях, когда мы спали в одной постели.
— Но это неправильно.
— И что?
Мое тело горит от предвкушения, хотя я борюсь с этим. Он так близко, и от этой близости в легких становится тяжело, когда его взгляд опускается к моему рту, а затем постепенно поднимается обратно к глазам.
— Меня устроит только то, что ты научишь меня этому.
— Ты что, издеваешься надо мной?
Ухмыляясь, он качает головой.
— Ты обещаешь никому не говорить?
Он поднимает свой мизинец между нами, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы подавить улыбку, когда мой мизинец обхватывает его. От прикосновения нашей кожи электрический разряд пробегает по руке, спускается по груди, останавливается между ног, и я стараюсь выровнять дыхание, не отпуская мизинцы и подаваясь вперед, не забывая свободной рукой поправить полотенце, чтобы прикрыться.
Малакай намного крупнее меня, как по мускулам, так и по росту, поэтому он всегда доминирует надо мной, когда мы обнимаемся в постели - он идеальная большая ложка (Человек, который обнимает другого - это большая ложка). Но это совсем другое. Это не лежание в его объятиях и борьба с моими демонами, не просмотр фильма, когда его колено случайно ударяется о мое, не ношение меня на спине, когда мы прыгаем по воде в бассейне или на пляже во время отпуска.