— Огонь? Где? В книжном магазине?
Воллар пробился сквозь толпу кашлявших зевак, а между тем клубы густого дыма стелились по земле, залитой большими потоками воды. Едкий запах разъедал ноздри, дыхательные пути. Воллар увидел, что двери Глагола Быть, погруженные во тьму, были разбиты, пол превратился в мутный водоем, на поверхности которого, как водные растения, плавали страницы.
Пожарные уже скручивали пожарный рукав, а другие, в сапогах и касках, выскакивали из задней комнаты, волоча оттуда бесформенные, подгоревшие и промокшие груды. Воллар представился тому, кого назвали капитаном, и он подвел его к полицейским, стоявшим на пороге. Ему спокойно объяснили, что произошло, словно событие относилось к разряду удручающей рутины.
— Несомненно, это из-за плохого контакта у вашего электрического счетчика… Искра, видимо, подожгла вещи или упаковку из пластикового материала, и они очень медленно горели, но повалил черноватый и едкий дым, окутавший весь магазин. Густой дым поначалу охватил все книги, затем стены, проникая повсюду, да, и именно отвратительный дым поднял тревогу… Повезло! Очень повезло! Зданию, кварталу. К счастью, по-настоящему ничто не загорелось! Но кое-что погибло за эти часы…
Воллар понимал, что речь шла даже не о слишком разбушевавшемся пожаре. В своих предрассветных кошмарах он иногда видел Глагол Быть в огне: большой искрящийся и трескучий костер из книг, ужасное и чудесное зрелище. Но катастрофа, случившаяся в этот день, была намного ужасней и безобразней: медленное, как будто приглушенное горение, распространяющее дымку черного пепла, которая весь день нарастала в магазине, оседала на книгах, загрязняя и пропитывая все, просачивалась даже в книги, между страницами. Вонючая лягушачья слизь, поглощающая слова и фразы, возвращающая каждый текст в изначальное чернильное месиво. Ни одна книга в магазине не уцелела.
Торопясь загасить огонь в заднем помещении, пожарные опрокинули витрины. Коробки с экземплярами старых книг промокли в грязной воде. Литература не скрутилась в жестоком пламени аутодафе: она жалким образом утонула в мутной синтетической грязи, траурном снегу, уничтожившем все, что могло быть написано, в коллективном саване, искусственной пене, покрывшей интеллектуальное наследие тысяч писателей.
«Вот так!» — услышал Воллар. Он обнаружил, что госпожа Пелажи стояла рядом и механически повторяла сквозь зубы эти слова. Ему позвонили соседи. Она подбежала к телефону. Мадам Пелажи присутствовала на пожаре все время: видела, как взламывали двери, как заливали книги. И была сосредоточена, нахмурена, как обычно, но очень спокойна.
— Знаете, Этьен, все книги погибли. Все пропало, все непригодно: мои книги счетов также испорчены, как и наши архивы. Все!
И она все еще подбирала там и сям едва уцелевшую книгу, которую пыталась понапрасну обтереть своим рукавом, прежде чем отбросить в сторону, в грязь, где растворялись тексты.
Электричество было отключено, пожарные прожекторы высвечивали гигантскую тень Воллара на этом безотрадном фоне. Он прошел в глубь того, что было его убежищем, его заполненной фразами раковиной, подошел к запачканному, но неповрежденному креслу и большому опрокинутому столу. Некоторые портреты писателей, развешанные на стене, уцелели. Их лица были еще различимы под обгоревшим слоем. А взгляды, устремленные с другой стороны далеких несчастий, как мертвые лучи, проникали сюда несмотря ни на что.
Мадам Пелажи кругами ходила в темноте. Она и Воллар никогда не проявляли особой симпатии друг к другу. Только уважение на расстоянии. Обращение на «вы». Лаконичность. Профессионализм. Или привычные фразы: «А, это вы, Этьен?» Или: «Меня не будет, мадам Пелажи… Не знаю, когда…» — «Не волнуйтесь, занимайтесь своими делами, вы же знаете, я прослежу за всем». И тихим голосом, сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы услышал Воллар: «…Как всегда!»
Но в воскресенье вечером, в день пожара, тот необычный день, когда дневной свет только угасал, а зеваки разошлись, разочарованные зрелищем, когда пожарные уезжали в своем огромном красном грузовике под вой сирены, означающей прощание, Воллар в залитых водой ботинках, одежде, пропитанной отвратительной копотью, положил руку на плечо совсем низенькой мадам Пелажи. Она не склонила голову к руке Воллара, а он не привлек ее к себе, но они стояли так, бок о бок, она, скрестив руки, он, хрипло дыша, и оценивали размеры бедствия. Однако она украдкой погладила толстые пальцы книготорговца.
Чуть позже мадам Пелажи, никогда, так сказать, не посещавшая квартиру Воллара, поднялась туда за ним, и они, ничего не говоря, вместе выпили и просидели с разных сторон кухонного стола до глубокой ночи. Тыльной стороной ладони Воллар скинул книги, которые показались ему вдруг неестественно целыми, и поставил бутылки и бокалы. После чего они проглотили по большому глотку красного вина, прекрасно сознавая, что находятся непосредственно над разоренной лавкой, настолько запах проник во все.
После долгой молчаливой паузы Воллар просто заявил:
— Я убежден, что девочка умрет.
Мысли мадам Пелажи были поглощены лишь картинами книг, плавающих по воде чернильного цвета. Она попыталась представить себе вместо них лицо бледной, лишенной дара речи больной девочки, умирающего ребенка. И ей это удалось.
— Я спущусь и запру двери на цыпочку, — сказал Воллар. — Вода еще долго будет стекать. Завтра предприму необходимые действия. Но, как только смогу, начну разыскивать мать. Так нужно! Вы помните ту женщину, что стояла и ждала меня в лавке? Да, стояла и ждала, не глядя на книги, как вы мне сами сказали…
— Помню. Странная девица.
— А теперь идите отдыхать, мадам Пелажи. На этот раз я сам всем займусь.
— На этот раз я согласна.
Воллар провел ужасный день в обществе страховых агентов, оценивавших ущерб, экспертов, озадаченных ветхостью электропроводки, специалистов по очистке помещения и вывозу хлама. Но хламом были книги, страницы которых слиплись теперь в рыхлые и клейкие тома.
Неразбериха за неразберихой, и Воллар прервал все формальности. Он спешил отправиться на поиски той, кого называл то «мадам Бланшо», то «мать девочки», той, о ком заместитель директора центра сказал: «Эта дама — просто ветер», а мадам Пелажи предсказала: «Мыльный пузырь, поверьте мне, Этьен, прозрачность, которая витает мгновение и вдруг «пуф!» и нет ничего, вот увидите, Этьен, увидите…»
Выехав на шоссе, он миновал добрую сотню километров. Скоростные машины обгоняли его, и казалось, он стоял на месте.
По рассказам Терезы Бланшо, надо было добраться до района больших магазинов, гигантского пространства из бетона, забитого складами товаров, магазинами, украшенными цветными вывесками, стоянками машин, станциями обслуживания, которые располагались на подступах к другому городу региона. Решив, что нашел это место, Воллар съехал с дороги и повел свой грузовичок среди тысяч припаркованных автомобилей.
Огромные сверкающие слова бросились ему в лицо, чрезмерно раздутые, но хрупкие, как недавно накачанные мускулы культуристов, слова. Слова, с приятной агрессивностью поглощающие все пространство. Грузовичок Воллара медленно продвигался среди нагромождения щитов. Машины были уже прижаты друг к другу, но их прибывало все больше. Угадывались злые взгляды за дымчатыми ветровыми стеклами, руки душителей, сжимающие руль или переключатель скоростей. Буфера, как челюсти акул. Но главное, вблизи этих супермаркетов копошились уставшие тени, которые подталкивали тележки, нагруженные товарами, или слонялись под объективом камер, под присмотром охранников и их собак среди картинок ужасающего счастья.
Воллару удалось избавиться от своей машины, и он бродил теперь по торговому центру. Наблюдал за ритуалом закупок, руками, перебирающими продукты, стремящимися ухватить, набрать побольше, прежде чем сунуть в щелки банковские карты.
Однако, рассматривая каждую молодую женщину, одетую в блузку яркого цвета, Воллар не мог удержаться от чтения ярких реклам, не прослушивать внимательно рекомендации из громкоговорителей. Он поневоле прочитывал огромные слова, светящиеся на плакатах или свисающие с потолков.