Я … не думал об этом так.
– Что, если он наконец поддался влиянию тени? – думают они. – Что, если он не контролирует свои собственные решения? – думают они. Предательство – более опасное оружие, чем любое волшебство, Дрезден. Я две тысячи лет практиковался в этом, и Ваши друзья, Рыцари, это знают.
Внезапно поведение Майкла начало проясняться, и жаркое в моем животе захотело вернуться. Я пытался удержать мое лицо игрока в покер, но оно не хотело удерживаться.
– Ах, – сказал Никодимус, его глаза расширились. – После всех лет необоснованных подозрений и враждебности со стороны Вашего собственного Совета, наверное, это больно. – Он усмехнулся, глядя на Мыша, а потом обратился ко мне. – Ваше маленькое сердце, должно быть, разбивается.
Мыш нажал плечом на мою ногу и жестоко рычал на Никодимуса, порываясь кинуться вперед.
Никодимус проигнорировал его, полностью концентрируясь на мне.
– Это – заманчивое предложение, – сказал он. – Обменять монеты на Архив? Подарить мне возможность при благоприятном стечении обстоятельств уйти со всеми сокровищами в хранилище? В самом деле, я с трудом могу это проигнорировать. Хорошо придумано.
– И что? – сказал я. – Где ты хочешь сделать это?
Он покачал головой.
– Я не буду этого делать, – сказал он спокойно. – Это – эндшпиль, Дрезден, даже если Вы и ваши друзья не можете это принять. Раз у меня есть Архив, остальное – просто ерунда. Потеря монет – это, конечно, плохо, но я не нуждаюсь в них. Колючий Намшиэль не сможет приносить мне никакой реальной пользы в его текущем состоянии, а я не для того работал в течение двух тысяч лет, чтобы в последнюю секунду ввязаться в азартную игру. Сделки не будет.
Я сглотнул.
– Тогда почему ты здесь?
– Чтобы дать Вам шанс пересмотреть свою позицию, – сказал Никодимус. – Я думаю, Вы и я не настолько отличны. Мы оба – существа воли. Мы оба проживаем наши жизни для идеалов, а не материальных вещей. Мы оба можем пожертвовать многим, чтобы достигнуть наших целей.
– Возможно мы просто нашли достойного противника.
Он протянул ко мне руки.
– Я могу быть союзником, намного более эффективным и опасным чем любой из тех, Вы имеете теперь. Я хочу идти на компромисс с Вами, и сделать некоторые из Ваших целей моими собственными. Я могу предоставить Вам поддержку гораздо большую, чем Ваш собственный Совет когда-либо делал для Вас. Материальная выгода такого товарищества – третьестепенный вопрос, в конечном счете, но разве Вам не понравилось бы жить в чем-то другом чем заплесневелый подвал? Разве Вы не устали приходить домой к холодному душу, дешевой пище, и пустой кровати?
– Нужно сделать много работы, и не вся она будет неприемлема для Вас. Фактически, я могу предположить, что часть ее вполне удовлетворяла бы Вашим личным понятиям того, что правильно и что нет.
К черту невозмутимость. Я усмехнулся ему в лицо.
– И какая же это?
– Ну, например, – Красная Коллегия, – сказал Никодимус. – Их много, они хорошо организованы, опасны для моих планов, чума для человечества, и эстетически противны. Они – паразиты, они неудобны в ближайшей перспективе, опасны на втором плане, и фатальны для любого плана дальнего действия. В любом случае, они должны быть уничтожены в какой-то момент. У меня нет никаких возражений насчет предоставления моей помощи Вам, и через Вас Белому Совету в их усилиях это сделать.
– Использовать Совет, как орудие в чужих руках, чтобы истребить Красную Коллегию? – спросил я.
– Как будто они не использовали Вас, как инструмент, во многих случаях.
– Совет не нуждается в моей помощи, чтобы быть связкой инструментов, – пробормотал я.
– И все же если что-то взывает к Вашему понятию правосудия, то это идея разрушения Красной Коллегии. Особенно учитывая то, что они сделали со Сьюзен Родригес [69]. – Он наклонил голову набок. – Может быть, возможно помочь ей, знаете ли. Если кто-либо может знать о средстве освободить ее от ее проклятия, так это – Падший.
– А почему ты не предлагаешь мне плавающие замки и мир во всем мире, Ник?
Он протянул ко мне руки.
– Я только предлагаю возможности. Вот, конкретно: у нас с Вами много общих противников. Я хочу помочь Вам бороться с ними.
– Позволь мне говорить прямо, – сказал я. – Ты говоришь мне, что хочешь, чтобы я работал с тобой, а я хочу остаться одним из хороших парней.
– Добро и зло относительны. Теперь Вы знаете это. Но я никогда и не просил бы, чтобы Вы работали против Вашей совести. Я не собраюсь просто эксплуатировать Ваши таланты. Подумайте, какому количеству людей Вы могли бы помочь с той властью, которую я Вам предлагаю.
– Да. Ты прямо филантроп.
– Я сказал, что хочу работать с Вами, и я искренен. – Он встретил мои глаза. – Рассмотрите мою душу, Дрезден. Убедитесь лично.
За две секунды мое сердце сделало приблизительно тысячу ударов, и я резко отвел свои глаза от него, испуганный. Я не хотел видеть то, что было позади темных, спокойных, древних глаз Никодимуса. Возможно, это было что-то чудовищное, его душа, что-то, что взорвало бы мое здравомыслие и оставило в моей душе после себя пятно как от жира.
Или это могло быть еще хуже.
Что, если он говорил правду?
Я оглянулся на дом Карпентеров, чувствуя себя очень замерзшим и очень усталым. Усталым от всего. Усталым от всего этого. Я посмотрел вниз на свою заимствованную одежду и свои голые лодыжки, покрытые снегом точно так же, как мои ботинки.
– У меня ничего нет против Вас лично, Дрезден, – сказал он. – Я уважаю Вашу целостность. Я хотел бы работать с Вами. Но не обольщайтесь: Если Вы встанете на моем пути, то я снесу Вас, как и всех остальных.
Стояла тишина.
Я думал о том, что я знал о Никодимусе.
Я думал о своих друзьях и тех шепотах за моей спиной. Я думал о неловком молчании.
Я думал о том, чем может стать мир, если Никодимус сумеет обратить Иву.
Я думал, насколько маленькая девочка должна быть испугана прямо сейчас.
И думал о маленьком старике из Окинавы, который буквально отдал свою жизнь для спасения моей [70].
– Вы и я, – сказал я спокойно, – оба желаем достигнуть наших целей.
Никодимус наклонил свою голову, ожидая.
– Но у нас с тобой совершенно различные идеи, когда дело доходит до решения, кто делает приносит жертву и кем жертвуют. – Я покачал своей головой. – Нет.
Он медленно, глубоко вздохнул и сказал,
– Жаль. Пока, Дрезден. Удачи тебе в новом мире. Но я ожидаю, что в этой жизни мы больше не встретимся.
И он повернулся, чтобы уйти.
И мое сердце убыстрилось снова.
Широ сказал, что я буду знать, кому отдать меч.
– Подожди, – сказал я.
Никодимус сделал паузу.
– У меня есть, что предложить тебе, кроме монет.
Он повернулся, его лицо было как маска.
– Ты отдаешь мне Иву, а я даю тебе одиннадцать монет, – сказал я спокойно, – и плюс Фиделаккиус.
Никодимус замер. Его тень искривлялась и дергалась.
– Он у Вас?
– Да.
Снова послышался уродливый шепот, громче и быстрее. Никодимус мельком глянул на свою тень.
– Предположим, что ты получишь Иву, – сказал я. – Предположим, что ты обратишь ее и сумеешь управлять ею. Это – большой план. Предположим, что ты получишь свой апокалипсис и свои нео Темные Времена. Ты думаешь, что это остановит Рыцарей? Ты думаешь, что новые мужчины и женщины не будут один за другим поднимать Мечи и бороться с вами? Ты думаешь, Небеса будут только сидеть, позволяя тебе делать то, что ты хочешь?
Никодимус лучше меня умел держать покерное лицо, но я ухватил его. Он слушал.
– Сколько времени Мечи разбивали твои планы? – спросил я. – Сколько времени они вынуждали тебя оставлять одну позицию или другую? – Я нанес удар наугад, но мне он казался стоящим. – Разве ты не устал пробуждаться от кошмаров, когда меч входит тебе в сердце или в шею? Превращая тебя в еще один сломанный сосуд для Падшего? Испуганный тем, перед чем ты окажешься, как только сбросишь смертную суету?