Внезапно я смог глубоко вздохнуть, и мир снова начал налаживаться.
Майкл вышел вперед, бросил один взгляд на тело Намшиэля, и отрубил кисть его правой руки. Потом он поднял ее и бросил в мешочек, висящий на поясе с ножнами. Тем временем, Саня подхватил его винтовку и поднял меня на ноги.
– Идем, – я задыхался, с трудом выталкивая слова через свое полусокрушенное горло. Я поднялся на ноги и замахал рукой, показывая Сане, что нужно двигаться вперед. – На маяк. Скорее.
Саня перевел взгляд с меня на башню, быстро вложил в ножны свой Меч и снова поднял винтовку. Большой русский взбежал к башне с Калашниковым у плеча, и точными выстрелами начал всаживать пули в головы животных, что были прикованы цепями к стенам внутри, чтобы мучить Иву, которая все еще плавала связанная в пределах большего круга.
Я последовал за Саней так быстро, как только мог, пропуская хрипящее дыхание через мою больную шею. К тому времени, когда Майкл и я вошли в убежище главным образом закрытого кольца камней башни, стрельба со всех сторон стала точнее, поскольку вечернее видение бандитов возвратилось. Крошечный удобный момент, который создала вспышка файрболов, кончался.
– Откуда ты знал? – спросил Майкл, тяжело дыша. – Откуда ты знал, что они сломаются, если атаковать их?
– Нельзя прожить две тысячи лет, занимаясь такими делами, и не приобрести рефлексов хищника, – ответил я. – А любые хищники в мире одинаково реагируют на громкий шум, яркие вспышки, и шумные неожиданные нападения. Они сматываются. Не могут реально постоять за себя. Привычка, приобретенная за пару тысячелетий, их сломала.
Саня спокойно выстрелил еще в одно животное.
Я пожал плечами.
– Никодимус и компания думали, что они знают, как пойдут дела, и когда дела пошли не так, как они ожидали, они занервничали. Поэтому Никелевые головы смылись. – Я наморщил губы. – Конечно, они собираются вернуться через минуту. И будут очень расстроены. Эй, там, Марконе!
– Дрезден, – сказал Марконе таким тоном, будто мы встретили друг друга у кафе. Он казался немного усталым, но спокойным. Все это можно, вероятно, служить индикатором того, насколько храбр преступный лорд. – Ты можешь помочь ребенку?
Черт возьми. Это – вещь, за которую я больше всего ненавижу Марконе. Время от времени он говорит или делает что-то, что мешает отмаркировать его “подонок, преступник” и аккуратно зарегистрировать его раз и навсегда где-нибудь в дальнем ящике. Я впился взглядом в него. Он возвратил взгляд, слабо, понимающе улыбаясь. Я пробормотал нечто и повернулся, чтобы изучить искусно сделанный круг, в то время как Саня приканчивал последних животных.
– Я никогда не видел ничего подобного, – сказал Майкл спокойно, рассматривая круг.
Я не стал возражать. Даже для профессионала этот круг был внушителен. Здесь было множество люминесцентных, пылающих линий и водоворотов, а это всегда выглядит фантастически, особенно ночью. Золотые и серебряные и драгоценные камни тоже впечатления не портили. Свет и музыка, издаваемые колокольчиками и кристаллами, добавляли удивительное и немного жуткое обрамление ко всему этому, особенно учитывая искусство гротеска, которое базировалось на волшебной науке о символах.
– Это – работа высшего класса, – сказал я спокойно. – Нужно столетие, а может, и два, прежде, чем я смогу приблизиться к этому уровню работы. Это тонко. Одна единственная неточность, и все это пойдет насмарку. Это сильно. Когда это соединяли, если б любая из нескольких дюжин потоков силы промахнулся хотя бы на момента, все это могло выдти из-под контроля и рвануть так, что вершину этого склона просто бы сдуло. Нужен был чертов гений, чтобы соединить все это, Майкл.
Я поднял свой посох.
– К счастью, – сказал я, и двумя руками нанес удар по ближейшей грани тонкого, хрупкого кристалла. Она разлетелась с приятной легкостью, и свет вокруг большего круга начал дрожать и рассеиваться. – Достаточно обезьяны с большой дубинкой, чтобы сломать его.
И я пробиваться в круг, орудуя моим посохом. Это было здорово. Бог знает, сколько времени плохие парни разрушали тщательную работу чьих-то жизней, когда они отнимали у людей жилье, любимых, и сами жизни. И было ужасно приятно принести небольшую чашу Шивы в их жизни, просто для разнообразия. Я разрушил кристаллы, которые согнули свет в клетку, чтобы держать Архив в заключении. Я погнул и смял точно настроенные разветвления, которые сосредотачивали звук в цепи. Я сокрушил картину неволи и заключения, что ограничивала саму идею свободы, и оттуда я продолжал ломать прутья из слоновой кости, покрытые рунами, сокрушать драгоценные камни с нанесенными на них символами, сминать в бессмысленные комки золотые пластины с написанными на них символами заключения.
Я не помню, в какой момент я начал кричать от ярости. Настолько поражало меня, что эти люди взяли магию, силы жизни и созидания, силы, означавшие создание и защиту, изучение и сохранение, и они согнули и скрутили все это в богохульство и непотребство. Они использовали это, чтобы заключать в тюрьму и пытать, мучить и калечить в попытке поработить и разрушить. Хуже, они использовали магию против Архива, против гаранта самого знания непосредственно – и хуже того, против ребенка.
Я не останавливался, пока не разрушил их дорогую, сложную, изящную пыточную палату, пока я не смог протащить свой посох через последний, гладкий золотой круг в самой внутренней точке этого построения, разбивая последнюю оставшуюся структуру колдовства.
Энергии тюрьмы, высвободились с грубым завыванием, уплывая прямо в воздух наверху колонной неистового фиолетового света. Казалось, на мгновение я разглядел крутящиеся в нем лица, но тут свет исчез, и Ива безвольно упала на холодную землю, просто голая маленькая девочка, в синяках и царапинах и полубезсознательная от холода.
Майкл уже был рядом, снимая плащ. Я завернул в него Иву. Она издала хныкающие протестующие звуки, но на самом деле она не сознавала, что происходит. Я поднял ее и держал на руках, укрывая ее собственным плащом, насколько мог.
Я огляделся и увидел, что Марконе смотрит на меня. Саня освободил его и дал криминальному лорду свой плащ. Марконе ссутулившись стоял под мокрым снегом в белом плаще, держа в руках один из химических согревающих пакетов. Он был только немного выше среднего роста и среднего телосложения, так что санин плащ укрывал его как одеяло.
– С ней все будет в порядке? – спросил Марконе.
– Будет, – сказал я решительно, – будет, черт возьми.
– Вниз! – рявкнул Саня.
Во внутреннюю часть маяка начали залетать пули, они дико грохотали внутри. Все пригнулись. Я удостоверился, что прикрываю Иву своим телом и плащом от выстрелов. Саня высунулся на секунду, сделал несколько выстрелов, и быстро вернулся под прикрытие. Стрельба с внешней стороны становилась сильнее.
– Они поднимают подкрепление с низа холма, – сообщил Саня. – И более тяжелое оружие тоже.
Марконе оглядел невыразительный интерьер разрушенного маяка.
– Если у них есть гранаты, то операция по спасению довольно быстро закончится.
Саня высунулся, сделал еще пару выстрелов и вернулся прежде, чем ответный огонь начал клевать камень, где он только что был. Он что-то тихо пробормотал и сменил магазины на своей винтовке.
Тут вражеский огонь внезапно прекратился. Секунд двадцать или тридцать на вершине стояла тишина. Потом до нас донесся гневный голос Никодимуса.
– Дрезден!
– Что? – откликнулся я.
– Я намерен дать вам один шанс пережить это. Отдайте мне девочку. Отдайте монеты. Отдайте меч. Сделайте это, и я позволю вам уйти живыми.
– Ха! – сказал я. Надеюсь, что мой голос звучал увереннее, чем я себя чувствовал. – Или, возможно, я просто сам возьму и уйду.
– Уйдете в Небывальщину оттуда, где вы находитесь? – спросил Никодимус. – Лучше сразу попросите вашего русского пристрелить вас всех. Я знаю, что живет на той стороне.