—◦Не знаем. Связи так и нет.
—◦Ну, Александр Михайлович! Что же — в газету писать? Поблагодарить неизвестного спасителя, скромного труженика моря? Сколько их там было?
—◦Двое. Этот больной и еще женщина. Помните? Показывалась.
—◦Да! Хороша!..◦— И вдруг Карпов забеспокоился: — Постойте-ка, постойте! Да ведь ЧТО мы наделали! Ведь она одна осталась! Что наделали — век себе не прощу! Бросили! Мы-то, два мужика, наволновались и уже устали, а ей сейчас каково!? Кому ее сменить?
—◦Оттого и сокрушаюсь,◦— вздохнул Поливода.◦— И ничего не поделаешь. Что же переменишь?.».
—◦Ничего не поделаешь, ничего не переменишь,◦— раздраженно повторил Карпов и вызвал радиорубку.◦— Связь со спасателем немедленно!
Там подумали и ответили, что до порта никто за машины «Петропавловска» ручаться не может. Это первое. Во-вторых, прошло много времени. Куда прикажете бросаться? Остается сообщить всем. А больше ничего не поделаешь, действительно. Ничего.
…Он очнулся и удивился, что так много света. Так ярко! И не сразу понял, что это солнце.
Он лежал в постели.
—◦Что за чертовщина,◦— сказал он, выбираясь из-под одеяла. И огляделся. Собственный дом. Родная постель. А за окном полудний день и совершенно солнечный! Шторм, промокшая темень — будто из кошмара. И он еще раз, вспомнив их, произнес: — Ну и чертовщина!
Сколько же он провалялся?
Он чувствовал себя здоровым. В нем быстро соединялось множество проводков, недавно и резко было оборванных, что связывали его с тем, кто, что и где он есть. И первым его открытием было — как он страшно голоден!
—◦Кто-нибудь живой!◦— крикнул он.
И услышал шаги. Дверь раскрылась. Ворвался Ник, за ним, пропустив собаку, вошла Мари. В длинном платье, в котором женское тело непременно кажется легче, подвижнее. И все равно он сразу заметил, как цеплялась усталость за каждое ее движение. Как же она измучена! Он никогда не видал ее настолько вымотанной.
—◦Мари, я лезу в горы!
—◦Ник, ты поломаешь ему ребра!..
—◦Мари! Я принесу тебе горных фиалок!
—◦Они бывают?◦— присела она рядом, опустившись медленно, осторожно, а спрашивая, ласково провела ладонью ему по лбу и щеке.
—◦Знать не знаю! Но я здоров бешено!
—◦Спасибо!
—◦Что было?
—◦Ничего.
—◦После коньяка бесповоротно отупел. Ничего не помню. Ты меня спаиваешь?
—◦Да. Ты спокойней.
—◦Спокойней? Вот стану алкоголиком, а ты тогда — девушкой одинокой и беззащитной, начну к тебе приставать с оч-чень неприличными предложениями… Я долго валялся?
—◦День. Ты бредил.
—◦Да? Интересно — о чем?
—◦Ты беспокоился о человечестве,◦— улыбнулась Мари, и оттого, что лицо ее осунулось, а в глазах не рассеивалось напряжение, как бывает, когда усталость изо всех сил пытаются скрыть, улыбка вышла тихой и грустной.
—◦Слава-то богу, хоть в бреду о других подумать! Все-то — о тебе да о турбине. Как она?
—◦Лучше, чем ты. Сейчас накормлю. Разогрею.
—◦Мари! У меня сегодня праздник!
—◦Какой?
—◦Я вижу тебя, я слышу тебя, я глажу твою руку, шею, лицо, пип!◦— он нажал на нос, как на кнопку.◦— Я никуда не полезу, ни в какие горы. Без тебя — никогда никуда! Возлюбленная моя…
Он бережно прижал к себе ее голову. Они опустились вместе на подушку, и он продолжал ее гладить со всей теплой легкостью, на которую способен лишь сильный и крепкий мужчина, и не прерывал эту драгоценную, хрустально позванивающую цепь нежных слов.
Господи, ну как же нужны двое друг другу!
Неужели не замечают, как тяжело у меня болен взгляд? Какие невыносимо скверные глаза? Меня высасывает пустота, что подле моей души. Меня все больше увечит то, что нет рядом человека по имени Она.
Но не отступлюсь: да здравствуют Двое!
Да здравствуют Двое — в испытаниях и в радости, в дороге и в квартирном покое, в раздумье и веселье, в друзьях и врагах, в заботах и мечтах, в делах и в объятиях, в сомнениях и в открытиях — в жизни: да здравствуют Двое!
Баллада о республике
Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским
Этот номер «Пионерской правды» попал мне в руки совершенно случайно. Машинально начал просматривать его: чем это там живут нынешние пионеры? И вдруг наткнулся: «Какой мальчишка не мечтал быть Спартаком, Суворовым или Чапаевым? Кто из нас не представлял себя в атаках на Халхин-Голе, в тревожном небе Испании?..» И подписано — Дима Матвеев, Москва.
В тревожном небе Испании!..