Он не заметил, как вступил в старую часть. Возможно, особой, бросающейся в глаза границы не существовало. Так бывает в городах, росших постепенно, столетие за столетием, круг за кругом. Просто в какую-то минуту он обнаружил, что с глаз исчезла добросовестно-прямоугольная архитектура, ее заменило щадящее взгляд барокко.
Вдруг появилось что разглядывать, и на что ни посмотри — все интересно. Эк фантазия у людей работала! Жилой дом, дворянский особняк, храм, ограда — над всем люди думали всерьез, основательно. Все сделано так, что привлекает, вызывает интерес и впечатление к впечатлению кормит ум. А душе отдых. Что за странность? Должно быть, подумал он, однообразие стиля не угнетает, как однообразный стиль. Потому-то и сатанеешь от скуки среди всех этих общесоюзных черемушек, от самых первых до последующих; на что посмотреть, чему удивляться? Даром ли злые языки такую чрезвычайную простоту воображения прозвали «баракко»!
Названцев рассматривал здания с растущим удовольствием и пониманием. Когда-то и что-то он читал о барокко, где-то и от кого-то слышал. Город, будто толковый хранитель, терпеливо собирал все эти обрывки его знаний, складывал их, оживлял. И уже Названцев чувствовал себя ценителем… Поначалу он отмечал это нежданно-негаданное явление. Вскоре маленький наблюдатель, извечно путающийся в закоулках нашей души, исчез совсем. Еще незаметнее, словно дым, рассеялись все слова, мысли и лица, которые до сего часа так назойливо толклись в памяти, не оставляя места ничему другому. Потерянность и ненужность? Забыв о себе, он точно так же запамятовал и об утренних переживаниях.
Его расположенность к городу с каждым часом увеличивалась. Настроение явно улучшалось, и ему становилось здесь все уютнее, и занятнее.
Названцев ходил по городу долго и усердно, но опыту зная, что так запоминается надежнее.
К обеду просветлело. Солнце показывалось все чаще. Оно было не таким ярким, как дома. Довольно быстро потеплело. И Названцев расстегнул пальто, а шарф сунул в карман. Весеннее тепло освежало, прибавляло легкости, которой он словно уже век не знал. Оно выманило на серо-желтую реку гребные суда. Остерегаясь изредка проплывающих льдин, заскользили под берегом. Многовесельные напоминали жука-плавунца.
Солнце высветило и людей. Они стали как будто различимее, яснее.
Наблюдая и прислушиваясь, он уже начал разбирать несколько здешних слов и значение некоторых фраз.
Город становился все понятнее и доступнее, как упорно изучаемый предмет.
Пробило два часа на одной из старых башен, протяжный звук издали, когда Названцев подошел к тяжелому, грузному собору Петра и Павла. За день ему несколько раз советовали осмотреть.
Собор приближался и вырастал перед ним медленно, словно дальняя высокая гора.
С утомления (за день ни разу не присел) или от голода заметно подступала головная боль. И Названцев решил, что после этой достопримечательности — трапеза и покой. Без передышки не одолеть столько впечатлений.
Возле каменной ограды его догнала девушка, и он пропустил ее перед собой в калитку едва ли не церемонно, отчего усмехнулся: в этом городе стал необыкновенно вежлив и предупредителен. Вчера заскакивал в трамвай, не помышляя глянуть, кто там за спиной и не следует ли уступить!
Машинально посмотрев вслед, Названцев подивился, какая у этой девушки походка. Она шла, как умеют ходить немногие даже из очень стройных женщин: ровно, плавно и чуть замедленно, будто раздвигала коленями густую луговую траву. Увидишь такую женскую походку — грех не поразиться!
Сущий грех перед тайной красоты!
Ей-богу, женская красота во всех ее видах и проявлениях — святость!
С этими мыслями он переступил порог собора.
Фейерверк барокко! И устоявшаяся, словно засушенная в огромном застывшем пространстве, тишина. Серая вуаль пыли на скульптуре и лепке. Сумрак, хотя в окна спускалось немало солнца. Свет терялся и рассеивался в пышности убранства. Сумрак делал тишину резче, холод от стен и плит пола ощутимее. Фигуры святых в боковых приделах — молчаливее и насупленнее, а лоскутно-яркие половички на приступке перед ними — нелепее.
Во всем чужой для него дом.
Названцев и в православные церкви-то не хаживал, как делали из любопытства или модного поветрия друзья, посмотреть службу или, пролистав «Иконостас» Флоренского, попытаться так же восхититься воздействием храмовых (не музейных) икон и фресок. Не появлялось охоты.