Купаясь на «косе», мы непременно караулили проходящие суда, чтобы броситься в накатившиеся волны и, вопя от восторга, качнуться на них раз-другой. «Большие буксиры» обычно разочаровывали — волна от них приходила самая скромная. Идя в основном от колес, она пропадала где-то за его кормой.
Иное дело — от «малых буксиров», как звали мы паровые буксирные катера. Колес у них не было, зато какая труба! Рулевая рубка впереди нее выглядела собачьей конурой. Как и у «больших буксиров», корма их была прикрыта (от буксирного троса) крепкими железными дугами. Как и «большие», они, густо дымя и тужась, тянули крупные баржи. Но им ничего не стоило ткнуться носом в берег прямо возле нас, где мы купались. Мы вытягивали шеи, забирались на песчаную кучу, пытались углядеть, каким же образом паровая машина крутит не колесо, а винт. Это так и осталось для нас великой тайной, хорошо известной веселей и чумазой команде.
Самым радостным для нас было появление «утюга», неказистого, короткого и широкого дизельного катера. С нелепо торчащей, как башня «ласточкина гнезда» на Утесе, высокой рубкой. Видимо, один из первых толкачей на реке, он толкал перед собой спаренные баржи с такой же легкостью, как мы пластмассовые кораблики в фонтане. Главное же, торопясь куда-нибудь без барж, он оставлял после себя небывало, метра в два, высокую волну, которая надвигалась и обрушивалась на берег, словно морской прибой — мощно, с грохотом. Едва кто-нибудь замечал «утюг», мы срывались с места и неслись к реке с восторженными криками.
Самым поразительным мы находили редко возникавший перед городом двухтрубный буксир «Рабочий». Он проплывал словно крейсер «Варяг» — легендарно красивый и гордо одинокий в своей красоте. Он не казался уткой. Братья Драницины считали и настаивали, что он самый быстрый из судов на реке. Дранки были упрямыми и никогда не передумывали. Для нас с Ленькой Фартушным главным было то, что он самый сильный — вел за собой целые караваны барж. Возможно, правда была и в том, и в другом.
Как добрый приятель мне встречался однопалубный пассажирский пароход «Карпенко». Однажды в выходной он работал на левобережном перевозе, и у него остановилась, машина. Несколько часов мы простояли на якоре на виду у всего города. Весь парк сочувствовал нам. Слоняясь по пароходу, взрослые плевались, кляли его, уверяли друг друга, что его машина служила еще царизму. Пассажиры поругивали глубоко интеллигентными словами (такие раньше были чаще в ходу, чем ныне), команда — еще глубже неинтеллигентными (которыми издавна славился простой российский человек, баловалось загнивающее дворянство, а сейчас бравирует и современный интеллигент). «Карпенко» терпеливо выслушивал, попыхивал паром, поскрипывал якорной цепью. Одолев к вечеру оставшиеся полкилометра, он отправился прямиком в затон и долго не показывался на реке. Увидеть, что он все еще на плаву, трудится (его сделали агитпароходом), было всегда радостно. Как столкнуться на улице с хорошим знакомым, которого, помня его возраст, давно уж» похоронил в мыслях.
Речные трамвайчики, целая россыпь драгоценных камней, «Берилл», «Хрусталь», «Топаз», «Аметист», другие их собратья, за ними более степенные «ОМы», начиная с «Блюхера», принесли с собой своеобразный речной урбанизм. Похожие друг на друга, как граненые стаканы, они стали незаменимыми для рыбаков и дачников, так умножившихся за последние десятилетия и числом и направлениями. Последний оплот транспортной демократии. На них можно сунуться с собакой, с мешками и громоздкими рюкзаками, с закутанными мешковиной саженцами, связками лопат и мотыг, с пакетами досок, с мебелью, с корзинами и кошелками, набитыми урожаем,◦— и все это без всяких скандалов и каких-либо доплат. Всех возьмут и все увезут. Но, кажется, уходит и их век. У судов, как и людей, смена поколений неизбежна. Лишь бы обязательно к лучшему, чего нельзя не пожелать и людям. Как бы там ни было, с послужившими тебе судами свыкаешься, как с хорошими и добрыми соседями. И потому их уход — невольная подсказка, что и ты уже прожил немало и тебе остается не так уж и много.
Многие ли в городе еще помнят знаменитый катер «Смелый»?
Со своим грозным, как у миноносца, названием он лишь, как челнок, мотался между правым и левым берегом. От зари до зари. От лета к лету. Он был городским перевозчиком, исполнявшим свои обязанности изо дня в день аккуратно, терпеливо.
На «Смелом» перебывал весь город. Его трапы были отполированы до зеркального блеска, который поддерживался все лето тысячами подошв крепких мужских туфель, женскими босоножками и детскими сандалиями. «Смелый», я уверен, занимал первое место в пароходстве по количеству швартовок. К «Смелому» все были так же привычны, как к автобусам на улице Карла Маркса. Без него летняя река показалась бы странной, опустевшей, чужой. Поворошить семейный фотоархив, он обязательно окажется не на одном снимке, если вы снимались возле реки. Так, однажды всей дворовой компанией мы присели сняться на память перед Утесом, кто-то из нас нажал спуск, в кадр вместе со своей задранной кверху лодчонкой на корме торжественно вплыл «Смелый».