— В жизни так много случайностей, — говорила она. — Мне, например, просто посчастливилось: я всегда любила читать и заниматься и всегда легко запоминала всё, что учила, — так уж вышло. Случилось так, что обо мне с рождения заботился добрый, умный, красивый отец, и у меня всегда было всё, что мне хотелось. Может быть, на самом-то деле характер у меня неважный, а я кажусь доброй просто потому, что у меня всё есть и все ко мне хорошо относятся.
Она задумалась и серьёзно прибавила:
— Как мне понять, хорошая я или плохая, не знаю. Возможно, характер у меня ужасный, а никто об этом никогда и не догадывался, потому что меня ни разу не испытали.
— Лавинию тоже не подвергали испытанию, но она противная, это совершенно ясно, — проговорила Эрменгарда твёрдо.
Сара задумчиво потёрла кончик носа.
— Может, это просто потому, что она растёт, — произнесла она наконец.
Сара была столь снисходительна оттого, что вспомнила слова мисс Амелии, которая как-то заметила, будто Лавиния так быстро растёт, что это влияет на её здоровье и характер.
Меж тем Лавиния Сару не жаловала. Сказать по правде, она ей безумно завидовала. До того как появилась Сара, она считала себя первой в школе. Достигла этого Лавиния самым простым путём: если кто-то из девочек её не слушался, она знала, как ей досадить. Маленькими она помыкала как хотела, а со сверстницами держалась высокомерно. Она была довольно хорошенькой, её хорошо одевали, и потому, когда воспитанниц вели на прогулку, она всегда шла впереди всех. Но стоило появиться Саре с её бархатными шубками, собольими муфтами и мягкими страусовыми перьями, как мисс Минчин распорядилась, чтобы первой шла она. Поначалу уже одно это было Лавинии обидно; однако со временем обнаружилось, что Сара тоже может иметь на других девочек влияние и достигает этого не тем, что кому-то досаждает, а, напротив, тем, что никогда этого не делает.
Джесси вызвала гнев своей закадычной подружки, честно признав:
— Да, Сара Кру ни капельки не заносится. А ведь она могла бы, Лавви, ты это знаешь. Я бы наверняка не удержалась — и хоть немножко бы занеслась — если б у меня было столько нарядов и все бы мне так угождали. Нет, это просто противно, до чего мисс Минчин её при родителях выставляет!
— «Пойдите в гостиную, милая Сара, и поговорите с миссис Масгрейв об Индии», — передразнила Лавиния мисс Минчин. — «Поговорите по-французски с леди Питкин, милая Сара, у вас такое дивное произношение». Что-что, а французский она выучила не в пансионе. И ничего тут нет особенного! Она сама говорит, что совсем им не занималась. Просто научилась, потому что её отец всегда по-французски говорил. А что он офицер в Индии, так ничего особенного в этом нет!
— Как тебе сказать… — проговорила с расстановкой Джесси. — Ведь он тигров убивал! У Сары в комнате лежит шкура тигра — так это он его убил. Потому Сара эту шкуру и любит. Она на неё ложится, гладит голову тигра и разговаривает с ним, как с кошкой.
— Вечно она всякими глупостями занимается, — отрезала Лавиния. — Моя мама говорит: глупо фантазировать, как Сара. Мама говорит: она вырастет чудачкой.
Это верно, Сара никогда не заносилась. Она ко всем относилась доброжелательно и охотно делилась всем, чем могла. Эта ученица, которой все завидовали, никогда не обижала самых маленьких, давно привыкших к тому, что зрелые девицы десяти — двенадцати лет от роду их презирают и велят не путаться под ногами. Сара всегда готова была их пожалеть и, если кто-то падал и разбивал коленки, подбегала, помогала встать и утешала, а потом вытаскивала из кармана конфетку или ещё что-нибудь приятное. Она никогда не отталкивала малышей в сторону и не отзывалась с презрением об их летах, словно то было пятно на их биографии.
— Что из того, что ей четыре года? — сурово сказала она Лавинии, когда та, как ни грустно в этом признаться, отшлёпала Лотти и назвала её «младенцем». — Через год ей будет пять, а ещё через год — шесть. — Сара широко открыла свои большие глаза и с убеждением прибавила: — А через шестнадцать — всего через шестнадцать лет! — ей будет двадцать.
— Ах, как мы хорошо считаем! — фыркнула Лавиния.
Что говорить, четыре плюс шестнадцать и вправду равнялось двадцати, а двадцать лет — такой возраст, о котором не смели мечтать и самые отважные девочки.
Вот почему малыши Сару обожали. Было известно, что она не раз устраивала у себя в комнате чаепитие для этих презираемых всеми крошек. Им разрешалось играть с Эмили и пить слабенький сладкий чай из чашечек с голубыми цветочками, которые, если подумать, были совсем не такими уж маленькими. Из малышей никто раньше не видывал настоящего кукольного сервиза! Приготовишки стали взирать на Сару как на богиню или королеву. Лотти Ли до того перед ней преклонялась, что если бы не Сарина доброта, Лотти бы ей надоела. Когда мать Лотти умерла, её легкомысленный папаша отдал дочь в пансион — по молодости он просто не знал, что с ней делать. С Лотти от рождения обращались так, будто она была не то любимой куклой, не то балованной обезьянкой или собачкой, и в результате она стала ужасным ребёнком. Если ей чего-то хотелось или, наоборот, не хотелось, она тотчас начинала кричать и плакать; а так как ей вечно хотелось чего-то недозволенного и не хотелось полезного, её пронзительные вопли то и дело раздавались в разных частях дома. Каким-то образом она узнала, что маленькую девочку, потерявшую мать, все должны жалеть и баловать. Возможно, она слышала, как говорили об этом взрослые сразу же после смерти её матери. И она привыкла беззастенчиво этим пользоваться.