— А можно? — спросила Эрменгарда. — Нет, правда, можно? Она такая красивая!
За всю свою короткую скучную жизнь мисс Сент-Джон даже и не мечтала, что ей выпадет счастье так чудесно провести время, как в это утро со странной новенькой. Они пробыли в комнате Сары целый час, пока не прозвенел звонок на обед и им не пришлось спуститься вниз.
Сара устроилась на коврике перед камином и рассказывала Эрменгарде удивительные вещи — её зелёные глаза сверкали, щёки горели. Она рассказала о своём путешествии и об Индии; но больше всего Эрменгарду увлекла фантазия о куклах, которые ходят, разговаривают и делают многое другое, стоит лишь людям выйти из комнаты. Своей тайны они никому не открывают и с быстротой молнии возвращаются на свои места, как только заслышат, что кто-то идёт.
— Мы бы так не смогли, — серьёзно заметила Сара. — Это какое-то волшебство.
Когда она поведала о поисках Эмили, лицо её вдруг затуманилось, а свет в глазах погас. Эрменгарда это заметила. Какой-то странный звук, не то вздох, не то всхлип, вырвался у Сары из груди, а потом, словно приняв решение, она плотно сжала губы. Эрменгарде подумалось, что другая бы на её месте зарыдала. Но Сара сдержалась.
— У тебя что-то… болит? — осмелилась Эрменгарда.
— Да, — отвечала Сара, помолчав. — Только не тело.
И, сдерживая дрожь в голосе, тихо спросила:
— Ты своего отца больше всего на свете любишь?
Эрменгарда разинула рот. Ей и в голову не приходило, что можно любить собственного отца; честно говоря, она готова была на всё, только бы не оставаться с ним наедине даже на десять минут. Впрочем, она понимала, что благовоспитанной девочке, которая учится в пансионе для благородных девиц, признаться в этом невозможно. Она смутилась.
— Я… я его почти не вижу, — проговорила она запинаясь. — Он всегда сидит в библиотеке и что-то читает.
— А я своего папочку люблю больше всего на свете, и ещё в десять раз сильнее, — сказала Сара. — Вот почему мне больно. Ведь он уехал.
Она опустила голову на колени и несколько минут сидела не двигаясь.
«Сейчас заплачет», — со страхом подумала Эрменгарда.
Но Сара не заплакала. Короткие чёрные волосы упали ей на лицо; она молчала. Потом, не поднимая головы, произнесла:
— Я ему обещала, что выдержу, — и выдержу. Подумай, что приходится выносить военным! А мой папа военный. Случись война — ему бы пришлось идти в поход, страдать от жажды, может, даже от ран. Но он бы никогда ни слова не сказал — ни одного слова!
Эрменгарда молча смотрела на Сару; она чувствовала, что её заливает волна обожания. Сара такая удивительная! Она ни на кого не похожа!
Наконец Сара подняла голову и с какой-то странной улыбкой откинула назад пряди волос.
— Мне будет легче, если я буду говорить, — сказала она. — Буду говорить… буду рассказывать тебе про свои фантазии. Забыть не забуду, но выдержать легче.
Эрменгарда не знала, почему при этих словах горло у неё сжало, а на глаза навернулись слёзы.
— Лавиния и Джесси — закадычные подружки, — сказала она вдруг охрипшим голосом. — Вот бы и нам так. Ты бы согласилась со мной дружить? Ты умница, а я самая глупая в школе, но… ты мне так нравишься!
— Я рада, — отвечала Сара. — Когда кому-то нравишься, хочется сказать «спасибо». Да, давай дружить. И знаешь что? — Лицо у неё просветлело. — Я тебе помогу с французским.
ГЛАВА 4
Лотти
Будь у Сары другой характер, десять лет, которые ей предстояло провести в пансионе мисс Минчин, не пошли бы ей на пользу. С ней обращались так, словно она была почётной гостьей, а не просто маленькой девочкой. Будь она упрямой и высокомерной, она бы стала просто невыносимой — так ей во всём потакали и льстили. Будь она нерадивой, она бы ничему не научилась. Мисс Минчин в глубине души её невзлюбила, но она была женщина практичная и дорожила такой ученицей. Скажешь или сделаешь ей что-нибудь неприятное, а она возьмёт и оставит школу. Мисс Минчин прекрасно знала: стоит Саре написать отцу, что ей здесь плохо, и капитан Кру тотчас её заберёт. А потому она постоянно хвалила Сару и позволяла ей делать всё, что только та ни пожелает. Мисс Минчин была, уверена, что всякий ребёнок, с которым так обращаются в школе, будет любить её. И потому Сару хвалили за всё: за успехи в занятиях, за прекрасные манеры, за доброту к подругам, за щедрость — стоило ей вынуть из кошелька, в котором никогда не переводились деньги, монетку в шесть пенсов и подать её нищему. Самый простой её поступок превращали в добродетель, и, не будь она умна и скромна, она бы стала весьма самодовольной девицей. Однако она судила весьма трезво и верно и о себе самой, и о своём положении. Порой Сара делилась своими мыслями с Эрменгардой.