Он откинулся назад в своем почетном кресле, украшенном резьбой, и весело рассмеялся, блестя белыми зубами. Затем еще раз наклонился к ней и сказал:
— В таком случае, я приложу все усилия, чтобы это узнать!
Оливия была раздосадована, и это не укрылось от сэра Лоуренса.
— Ты всегда оставляешь за собой последнее слово, сэр?
— Да, всегда.
Оливия отвернулась, потянувшись к яблоку, лежавшему на блюде. Рассерженная, она с громким хрустом надкусила плод, чувствуя, что сэр Лоуренс с улыбкой смотрит на нее.
После ужина сэр Лоуренс, Генрих, Кэтрин и Оливия остались, чтобы обсудить дела в поместье.
— Вы, может быть, этого не знаете, — сказал сэр Лоуренс Генриху, — но арендаторы двух моих поместий умерли, не оставив никого, кто мог бы за ними следить. Поскольку ты — ближайший из всех моих арендаторов, оставшихся в живых, то обязанность наблюдать за этими поместьями, как и за своим собственным, ложится на тебя, пока я не найду замену. Их больше нельзя оставлять без присмотра, иначе в один прекрасный день я могу обнаружить, что их заняли шотландцы, а это действительно будет серьезной проблемой.
Генрих искоса взглянул на Кэтрин.
— Сэр Лоуренс, при нормальных обстоятельствах я был бы только счастлив содержать еще два поместья, но я с трудом управляюсь со своим.
— Я знаю. Ты задолжал мне арендную плату за два года.
В его голосе не было сочувствия.
— Ты совершенно прав, сэр. Вместо того чтобы поправляться, наши дела идут все хуже и хуже. Купцы не пожелали дать мне кредит под шерсть будущего года. Они говорят, что сейчас это слишком ненадежно. Я действительно не представляю, где достать денег, и это чистая правда.
Сэр Лоуренс откинулся на спинку кресла и провел своими длинными пальцами вверх и вниз по ножке кубка.
— Могу я спросить, как тебе удавалось оплачивать пребывание Оливии в монастыре?
Воцарилась тишина. Все ждали ответа, прекрасно зная, каков он будет. Генрих только покачал головой, не поднимая глаз от стола. Кэтрин накрыла своей рукой его руку, а сэр Лоуренс вопросительно посмотрел на нее.
— Я принесла приданое, сэр Лоуренс, но оно было в основном привязано к земле. Сейчас же осталось так мало работников, способных обрабатывать землю, что мы два года не могли ни убрать урожай кукурузы, ни посеять новую.
— И еще мы потеряли и управляющего, и эконома, сразу обоих. А теперь у нас еще ртов прибавилось, — вставил Генрих и почти осуждающе посмотрел на Оливию.
Та отодвинула свой стул от стола, чувствуя себя страшно оскорбленной. Она больше не станет слушать и смотреть, как ее брат корчится перед каменным лицом этого человека. Но прежде чем она смогла удалиться, железная рука сдавила ее запястье и придавила к столу. Оливия попыталась вырваться и даже охнула от такого неожиданного посягательства на ее свободу.
— Пожалуйста, останься. Этот разговор касается и тебя как члена этой семьи.
Сэр Лоуренс не смотрел на нее, но его лицо было мрачным и не допускало никаких возражений.
Оливия перестала сопротивляться, и он убрал руку. Ее рука почему-то осталась лежать на столе, и белые следы от его пальцев постепенно краснели.
— А Оливия? — тем же железным тоном спросил сэр Лоуренс. — Что умеет делать Оливия?
И опять ответом ему было молчание. Наглость этого человека зашла слишком далеко, подумала она. Почему все должны отчитываться перед ним? Оливия искоса поглядела на сэра Лоуренса. Его лицо вызвало необъяснимое чувство протеста и страха. Она сделала быстрый, нетерпеливый жест, противясь даже мысли о том, чтобы оправдываться перед ним.
В этот момент сэр Лоуренс повернул голову и встретился с ней глазами, в которых ясно читалось, что ей нельзя уходить. Она ответила гневным сверкающим взглядом, взвешивая, насколько далеко можно пойти в своем протесте.
— Я могу вышивать, — произнесла она с нажимом, заранее злорадствуя, что это ее мастерство он сумеет оценить менее всего.
— И все? — вопрос был задан достаточно мягко.
— Нет. Не все. Но остальное, что я умею делать, столь бесполезно, что даже не имеет смысла упоминать.
— Понятно.
— Да уж, в этом-то я не сомневаюсь! — отрезала она с яростным выражением глаз.
Сэр Лоуренс посмотрел на нее, а потом на Генриха.
— А что насчет ее приданого? Разве отец не распорядился насчет приданого для Оливии?
Генрих схватил кувшин с вином и налил в кубок, расплескав его на белую скатерть. Он сделал большой глоток и поставил кубок на стол, вцепившись в него дрожащими руками. Его глубоко запавшие, печальные глаза посмотрели на Оливию.