И поэтому он упорствует, пытаясь включить машину, щупает рычажки, наконец, открывает окошечко, на внутренней стороне которого находится наклейка с указаниями: загрузить белье, так. Открыть кран… Какой кран? Где? Вот, на стене. Шевире открывает его. Ставит самую высокую температуру, путается в рекомендациях по поводу порошка, смягчающих добавок, колеблется, выбирая режим предварительной стирки, стирки быстрого и долгого отжима, указанных на панели, высыпает лошадиную дозу стирального порошка в отверстие за дверцей, следуя хорошо известному нормандскому морскому правилу: «Кашу маслом не испортишь». Затем на всякий случай нажимает на кнопочку и удивляется тому, что машина заработала, вода за окошечком поднимается, а барабан пришел в движение и ворочает белье.
Сильвэн садится на пол, лицом к окошечку. Вращение мокрого белья странным образом приносит ему такое же облегчение, какое он испытывал в школьной часовне, выходя из исповедальни, где только что свалил с себя груз своих обманов, мошенничеств, гневных и злых детских поступков. Ночь с Дианой, такая несуразная, такая тревожащая, чудесным образом исчезает в мыльных пузырьках, пока мокрые простыни отмываются за окошечком. Ночи с Дианой больше нет, никогда не было. Как в детстве, Сильвэн поднимается на ноги совсем другим, и его забавляет мысль, никогда раньше не приходившая ему в голову: исповедальни — всего лишь машины, стирающие грязное белье душ.
И он решает навсегда вычеркнуть Диану Ларшан из своих мыслей.
Часом позже Сильвэн Шевире за рулем своей машины катит по набережным к себе в Берси. Урчат шесть цилиндров «Рено-25». Это подарок Каролины на его последний день рождения. Он мечтал об этой машине, именно такой: мощной, комфортабельной, скромного темно-синего цвета, с сиденьями из черной кожи, автоматическим переключением передач и приглушенным клацанием дверей. Он знает за ней только один недостаток: она очень болтлива. Как только дверца плохо закрыта, плохо застегнут ремень или кончается бензин, из ее нутра взвивается одновременно гнусавый и монотонный голос, призывающий к порядку. Этот голос забавляет детей, но раздражает Сильвэна. Ему так нравится водить эту машину, что он чаще всего обходится без шофера, предоставляемого в его распоряжение министерством.
В это утро он заткнул машине глотку и, опустив все стекла, наслаждается теплым ветром, играющим его волосами, вскидывающим галстук. Он позабыл о Диане Ларшан. Даже забыл — Боже мой — позвонить Каролине. Он берет телефон, набирает номер клиники. Зажав трубку между ухом и плечом, слушает голос жены, провожая глазами баржу на Сене, оставляющую сияющий след. Голос нежен и радостен; она говорит, что голубое небо, которое она видит с постели, вызывает у нее желание оказаться на Шозе, и это слово вдруг возбуждает в Сильвэне властное желание унестись прочь. Он говорит: «Скоро, дорогая, скоро мы там будем». И голос Каролины угасает, пока Сильвэн тормозит и припарковывается на набережной. Солнце танцует в воде, и у Сильвэна кружится голова. Кабинет, куда он едет, совещание, которое его ожидает, вызывают у него отвращение. Ему хочется только одного: вернуться до Западной автострады и мчаться в Гранвиль, где стоит на якоре его лодка. За три часа он мог бы доехать туда, где море, он это знает, чувствует, именно сейчас прибывает.
Погруженный в мечты, он все же продолжает свой путь в Берси, обгоняет машину, тормозит перед пробкой, автоматически, как робот, но мысленно находясь там, в Гранвиле, на понтоне прогулочного порта. Он слышит крики чаек и поскрипывание вантов под легким бризом. Он стоит на лодке и снимает замок с двери. Заводит мотор, отходит от понтона. После буя в Лу он развернет парус, поднимет его и заглушит мотор. Жаркое марево заслоняет горизонт. За спиной, на укреплениях Верхнего Города, удаляются квадратная башня церкви Богоматери и длинный мрачный фасад казармы. Сильвэн счастлив. Через час кругом будет море, и он станет на якорь в Санде, закинув снасти в бухточке Блэнвиллэ. И тогда снова станет настоящим Шевире.
Именно в Гранвиле, рыболовном порту, притулившемся на загривке Котантэна, в конце прошлого века пустили корни Шевире. Все связаны с морем. Все клянут его и любят до безумия и не способны от него уйти. И все влюблены в архипелаг Шозе, который видно в хорошую погоду со скал в Гранвиле, с главным островом, вытянувшимся на горизонте среди островков, как кошка среди котят.
Начать надо с самого старшего Шевире, о котором сохранилась память в тумане времен: Виктора. Виктор Шевире, приехавший из Бретани около 1870 года, нанявшийся рабочим на каменоломню и бочаром, чтобы добывать гранит на островах и соду из водорослей, прежде чем пойти ловить треску, во времена великих экспедиций на Ньюфаундленд. Он женился на жительнице Гранвиля, взяв за ней в приданое три гектара на архипелаге из шестидесяти. Три гектара голых необитаемых утесов, невозделываемых земель, но также и участок на большом острове, именно там Виктор построил себе жилище, переделав дом бывших каменотесов. Дом, окруженный садом, где густо росли смоковницы и мимоза, ведь зимы там теплые.